Вчера вечером прочитал на ленте призыв: "Хватит уже, навоевались! Ну сколько можно мусолить тему Победы? Не стоит память ворошить! Забыли и поехали дальше!"
И я задумался, — а, может, действительно не стоит? Кому она нужна, эта память? И мне вдруг вспомнился давнишний разговор с матерью. Однажды я пристал к ней с вопросом:
— Мам, а что ты помнишь о войне?
Она задумалась, вздохнула и ответила:
— Да что я могу помнить, я же тогда маленькая была! Так, одни обрывки.
Я не унимался:
— Ну что-то же осталось в памяти, самое яркое, то, что можно определить одним или двумя словами! Ну, что это такое по-твоему — война?
Она помолчала несколько минут, посмотрела куда-то вдаль, сквозь стены, сквозь меня, сквозь время и сказала:
— Война, это голод. Постоянный голод, каждый день, каждый час, каждую минуту. Отца расстреляли в тридцать седьмом, мама осталась с тремя детьми врага народа, паёк мизерный. Все жили впроголодь, всё наше село. У нас собака была, Цезарь, умница и защитник наш, он на крыльце ночевал. Нам-то не хватало, а ему вообще доставалось в последнюю очередь. Но мы любили его, он вообще был у нас как член семьи. Как-то раз мама сварила ему похлёбку, седьмую воду на киселе, вынесла на крыльцо, поставила рядом и только тут поняла, что похлёбка-то горячая, а он целый день не ел, заглотит ведь одним махом и всю пасть себе обожжёт. Ну, она и говорит ему: "Цезарь, нельзя!" Вернулась домой, думая, что через десять минут выйдет и приказание отменит, а сама закрутилась и забыла... Утром мы вышли всем кагалом, кто на работу, кто в школу, кто куда, а Цезарь сидит перед полной миской. Худющий, трясётся, у него уже и слюны не осталось, смотрит на нас такими глазами... Мама встала перед ним на колени, обняла его и как заголосит: "Родненький, прости дуру, — "можно"!"
— А дальше что?
— Что-что, его соседи наши убили и съели, мы даже узнали потом — кто. Он их видел каждый день, не боялся, потому и подпустил. 
— И что вы им после этого сделали?
— Ничего. А что им было, с голоду помирать? Война была, сынок...
Она посмотрела куда-то вдаль и заплакала. А я понял, что ничего она не забыла, просто не хочет ворошить былое, не хочет помнить о войне... больно.

Сегодня я буду играть и петь тихо. Так тихо, что комфортно будет только на первом ряду...

Юрий Лоза