Буквально на днях группа паломников из Никитского храма побывала в Александро-Свирском монастыре и в Карелии и привезли оттуда не только молитвенный настрой и хорошие впечатления, но и северный православный журнал «ВЕРА».

Журнал разноплановый и очень интересный. Помещаем на нашем сайте две статьи из него. http://rusvera.mrezha.ru

 

СПЕШИТЕ ДЕЛАТЬ ДОБРО

230 лет назад родился «святой доктор» - Ф. П. Гааз

Малое дело Фёдора Петровича

...Среди партии ссыльных шёл высокий старик, одетый по моде минувшего царствования. На нём был фрак с Владимирским крестом в петлице и кружевным жабо - ветхим, пожелтевшим, но тщательно разглаженным, короткие чёрные панталоны и башмаки с большими железными пряжками. Так одевался он летом, зимой же облачался в волчью шубу и порыжелые сапоги. Единственной его уступкой моде стал отказ от парика - волосы его были коротко острижены.

Привычка провожать несчастных была у него давней. Иногда прощался он с ними на выходе из Москвы, расцеловав и одарив Евангелием или иной душеполезной книгой. Но случалось - не всё было сказано, безутешен был собеседник, и тогда старик шёл с ним рядом много вёрст и всё что-то говорил с немецким акцентом, пока не светлело лицо заключённого. «Это же Фёдор Петрович, святой доктор», - перешёптывались идущие навстречу москвичи.

* * *

Прежде революционеры, а ныне новые борцы за права граждан учат нас, как переделывать мир. Они находят смешное и что-то в высшей степени наивное в том, чтобы отремонтировать крышу одинокой старухе, подать нищему... «Нужно менять систему!» - призывают они, и время от времени делают это, придя к власти. Тогда всё вокруг становится ужасней прежнего. Отчего так? Жизнь сплетена из малых деяний отдельных людей. Если их убедить в том, что деяния эти ничего не значат, - воля ослабеет и зло проделает огромные бреши. Именно христианство познакомило мир с понятием личности; спасись сам, и вокруг спасутся тысячи, - учат нас святые.

В случае с доктором Гаазом мы можем воочию наблюдать, сколь много способен совершить человек, неотступно добивающийся своего. В тюремном деле он совершил переворот. Не имея никакой власти, смог успеть больше (как писал председатель Петербургского тюремного комитета Лебедев), «чем после него - все комитеты и лица, власть имевшие». Добрая память о докторе плодоносит вот уже более полутора веков после его смерти. Мир знает немало филантропов, самоотверженных слуг человечества, среди которых Фёдор Петрович - звезда первой величины.

Почему она воссияла именно в России? На это каждый отвечает по-своему.

«Душевная щедрость русского народа, его глубокая вера произвели на свет множество святых примеров удивительного отношения к людям», - говорят одни. «Россия жестока и несчастна, - отвечают им другие. - Где ещё святость, доброта способны найти такое широкое поле для деятельности? Там, где всё обустроено, благотворительность поставлена на твёрдую ногу, где нет злоупотреблений, святому делать нечего».

Соглашаясь с одними, трудно оспорить других. Но доктор Гааз не был миссионером, устремившимся в Россию, чтобы её облагодетельствовать. Не искал он здесь и богатства - блестящий врач, получивший в Гёттингене звание доктора медицины, он мог процветать и на родине. Но бежал из Европы, потому что она стала тесна для великого сердца, бежал в поисках любви. А за любовь нужно платить горечью, болью. Просто некоторые не умеют без неё обходиться. И растут, достигая Неба. Для таких людей и предназначена наша земля.

Из Германии - в Россию

Родился он 24 августа 1780 г. близ Кёльна, в старинном городке Мюнстерейфеле. Семья его была католической. Дед Гааза был доктором медицины, отец - небогатым аптекарем, сумевшим дать своим сыновьям хорошее образование. Двое старших стали священниками, двое младших пошли по судебной части. Дочерей тоже пристроили - всех, кроме Вильгемины, но оно было и к лучшему. Много лет она присматривала за доктором Гаазом в Москве, а после вернулась в Германию, чтобы заменить племянникам их умершую мать.

Дружная была семья у доктора Гааза, которого до приезда в Россию звали Фридрихом Йозефом. В молодости он, кроме медицины, изучал философию и много лет состоял в переписке с Шеллингом, знал несколько древних и современных языков, математику, физику, всю жизнь интересовался астрономией, время от времени покупая старые телескопы. На новые денег не было - всё тратил на помощь больным.

В Москву попал он вот при каких обстоятельствах. В Вене доктор Гааз вылечил от мучительной болезни глаз княгиню Репнину. От неё отступились уже даже опытные доктора, и тем удивительней казалось искусство молодого врача. Уговорить его отправиться в Россию было нетрудно, и дело не в обещанном покровительстве и немалом жалованье. «Необъяснимое, но невыносимое беспокойство гнало меня прочь из Вены», - писал Фридрих дяде, добавляя, что, если бы не предложение княгини, он поступил бы в Русскую армию в качестве полкового врача.

Что его к нам влекло? Думается, на то была воля Божия. Объяснение это затёрто от частого употребления, но в случае с доктором Гаазом наполнено живым смыслом. Тому, кто имеет чуткое, верующее сердце, Господь помогает исполнить его предназначение.

* * *

После нескольких лет успешной частной практики Гааз был назначен старшим врачом Павловской больницы. Сама императрица Мария Фёдоровна сочла его достойным стать главным доктором в этом заведении; «что же касается до того, что он российского языка не умеет, то он может оного выучить скоро, столько, сколько нужно будет по его должности, а  между тем с нашими штаб-лекарями он может изъясняться по-латыни».

Потом была война с Наполеоном, в которой Гааз принял участие в качестве военного врача. В Москву вернулся два года спустя, по пути заехав на родину. Там он застал умирающего отца и похоронил его. Мать и братья упрашивали Гааза остаться в Германии, но Фридрих уже стал Фёдором Петровичем, ответив, что слился душой с русским народом, понял и полюбил его. Сестра Вильгемина долго не могла в это поверить. Писала в Германию: «Фриц придерживается ясности и правды. Как бы он ни защищал русских, их характер всё же должен быть ему ненавистен. Высокомерие, недоверчивость, неискренность и претенциозность - их отталкивающие свойства. Сомневаюсь поэтому, чтобы я когда-либо подружилась с ними». Из этих строк ясно, что, не сумев переубедить брата, сестра вынуждена была предаваться мечтаниям, что однажды он, в силу своей честности, разочаруется в русских. Дождаться этого ей так и не удалось.

На её глазах преуспевающий модный врач впадал в бедность, всё имение истратив на помощь бедным и заключённым. За первые несколько лет он сумел заработать достаточно, чтобы купить дом в Москве, имение близ древней столицы, суконную фабрику. Ездил, по тогдашней моде, цугом - в карете, запряжённой двумя парами белых лошадей (у него был один из лучших выездов в городе) и дослужился до чина надворного советника. В городе Гааз считался не только лучшим, но и самым добрым врачом, женщины и дети его обожали, отцы семейств относились с благоговением. От клиентов, естественно, не было отбоя.

Разорение и путь к славе начались для Гааза одновременно. Это случилось с ним на пятом десятке лет жизни. Что-то перевернулось в этой благородной душе.

Главный врач Москвы

Вот история, которая предшествовала преображению Фёдора Петровича. 14 августа 1825 года доктор Гааз получил место штадт-физика, то есть главного врача Москвы. Его предшественник был смещён «вследствие вопиющих злоупотреблений», но в первые же дни после назначения Фёдор Петрович обнаружил, что это обвинение ложно. Дело в том, что в ведении главного врача находились 30 госпиталей и больниц, а также запасная аптека, снабжавшая медикаментами армию в 300 тысяч человек. Почва для воровства была самая благодатная, а состояние дел - крайне запущенное. Поэтому любой честный человек, встав главой этого хозяйства, оказывался жертвой непрерывных атак со стороны как лихоимцев, с которыми он боролся, так и «правдолюбов».

Попытка защитить предшественника оказалась безуспешной. И тогда доктор Гааз начал отсылать коллеге, небогатому врачу, своё жалованье. Вскоре полетели жалобы и доносы уже в адрес Фёдора Петровича. Так, медицинский инспектор Добронравов, вдруг воспылав патриотизмом, возопил, что «конторе неизвестно, какими путями достиг, будучи иноземцем, доктор Гааз чинов».

Это было ничтожнейшее из обвинений. Доносы шли беспрерывным потоком. Например, спасая лекарства от сырости, Гааз потратил полторы тысячи рублей на ремонт здания, где они хранились. И без малого двадцать лет потом доказывал, что не пустил средства по ветру. Доказал.

В общем, должность штадт-физика ему пришлось скоро оставить. Это было не то место, ради которого он готов был терпеть жестокие нападки. Но в какой-то степени оно подготовило его к будущим испытаниям.

Не был - будешь, был - не забудешь

Об улучшении жизни тюрем у нас начали задумываться ещё в XVIII веке, но многократные царские указы оставались лишь на бумаге. Требовались люди, способные совершить прорыв в этой области. Но людям с мягким сердцем надзор за преступниками нигде и никогда не поручался.

Выбитые стёкла в тесных вонючих камерах не вставлялись годами. Не было отхожих мест, народ спал вповалку, в невообразимой тесноте на земляном или каменном полу. В их лохмотьях кишели насекомые, но иные не имели даже лохмотьев, пребывая нагими. Дети и старики, лишь заподозренные в преступлении, находились рядом со злодеями. Распутницы сидели вперемешку с девицами, наказанными за сущую безделицу, заразные больные - со здоровыми. Иных забывали, и они десятилетиями ждали суда. Чем и как лечили арестантов, можно себе представить. А. Ф. Кони писал, что в 1827 году в больнице московского губернского замка для «утишения» крика сошедшей с ума арестантки ей вкладывали в рот деревянную распорку.

Не лучше был этап в Сибирь. Особенно страшен он был для ссыльных, то есть людей, не совершивших какого-то определённого преступления. Например, сослан был за бродяжничество и отсутствие документов святой Фёдор Кузьмич, под именем которого скрывался, быть может, император Александр Благословенный. Ссыльных «нанизывали» на прут, по восемь-десять человек. Их руки были закованы в железные наручни, железо которых невыносимо накалялось летом, а зимой служило причиной обморожений, не говоря о ранах, которые легко было получить при соприкосновении плоти с металлом. Это были совершенно разные люди: сильные и слабые, высокие и низкорослые, и они постоянно мешали друг другу, сбивались с шагу, изнемогали, сердились друг на друга.

Между тем настоящие преступники - каторжники - шли рядом, пусть и в тяжёлых кандалах, но поодиночке, на зависть остальным.

Со всем этим и столкнулся, к своему ужасу, доктор Гааз, после того как в 1829 году в Москве открылся Попечительный комитет о тюрьмах. Московский генерал-губернатор князь Д. В. Голицын едва ли предполагал, приглашая туда своего доброго друга Фёдора Петровича, к чему это приведёт, на что он его обрекает. Доктор был не просто потрясён, а раздавлен, столкнувшись со страданиями тысяч людей.

Холера

Летом 1830 года в Москве разразилась эпидемия холеры. Сначала она свирепствовала в Астрахани, затем в Саратове. В первопрестольной с ужасом ждали её приближения. Многие бежали из города. Надежда была на то, что холода настанут раньше, - с их наступлением болезнь обычно прекращалась. Но холера добралась до Москвы уже в сентябре. Закрылись фабрики, люди умирали тысячами, а в это время шли споры, как бороться с эпидемией. Некоторые считали, что она очень прилипчива, переходит с человека на человека. Фёдор Петрович объяснял, что распространяется болезнь прежде всего через воду, потому бояться друг друга не нужно - это не чума. Не нужно сеять панику, возбуждать ужас и уныние, а вместо этого должно обеспечить хороший уход за больными.

Он возглавлял одну из временных больниц, созданных для борьбы с эпидемией, и заведовал регистрацией заболевших. Кроме того, навещал заболевших по всему городу. Причём в это время произошёл эпизод, который биографы Гааза как-то пропустили, - Фёдор Петрович сам перенёс холеру.

- Мы каждый день должны теперь ждать смертного часа, - сказала ему сестра.

- Да, - ответил доктор, - так оно и есть.

Отлежаться ему не давали. «В 5 часов утра его позвали, - писала Вильгемина, - и я увидела его снова только в два часа пополудни, пока он пил чай, и примерно до шести часов, когда он пообедал; через полчаса выехал снова и вернулся домой в половине второго ночи, а в ту же ночь его ещё два раза будили, но он никуда не поехал».

Даже здоровый не выдержал бы такого режима, а он был близок к смерти. «Никуда не поехал» означает, что силы оставили его полностью. Тем не менее потом снова поднялся и отправился спасать людей.

Вдруг пришло сообщение: царь Николай Павлович едет в Москву поддержать и воодушевить измученных, испуганных жителей. Фёдор Петрович был против, но государь всё же приехал. «На площадях сбегались толпы, кричали "ура", - писал Л. Копелев, - некоторые становились на колени, женщины плакали... "Ангел наш... Спаси тебя Боже!" Царь в тёмно-зелёном армейском сюртуке и шляпе с плюмажем приветливо поднимал руку в снежно-белой перчатке».

Когда эпидемия прекратилась, многие были награждены за ревностную и усердную службу. Гааза среди отмеченных наградами не было.

* * *

Из-за холеры пересыльные тюрьмы решено было перенести за город. Место выбрали на Воробьёвых горах, где сейчас стоит Московский университет. Когда-то здесь император Александр Благословенный захотел построить храм Христа Спасителя по обету, данному в 1812 году. Архитектор Витберг задумал нечто грандиозное. Но, «неопытный в жизни, доверчивый и непрактичный», он, со слов А.Ф.Кони, сделался жертвой хищничества подрядчиков, был отдан под суд и сослан в Вятку. Работа на Воробьёвых горах была брошена, и от обширного предприятия остались различные постройки, начатые стены, мастерские, казармы для рабочих, кузницы и т.п. Их-то и решено было приспособить к устройству пересыльной тюрьмы. Тюрьма вместо храма - кто ж выдумал такое? Но о тюрьме этой вспоминается ныне прежде всего в связи с деятельностью доктора Гааза.

Слово и дело

Небольшую церковь там всё-таки построили. За много лет Фёдор Петрович не пропустил, кажется, ни одной литургии, стоя с арестантами. По его просьбе, уваженной святым митрополитом Филаретом, здесь каждое воскресенье читалась проповедь. Фёдор Петрович верил в слово, прежде всего христианское, не меньше, чем в дело. Он распространял книжки Евангелия и свою «Азбуку благонравия», где выдержки из Священного Писания сопровождались объяснениями и советами. Вот, например, совет избавиться от грубости и брани. Непозволительно, - объяснял Фёдор Петрович, - употреблять такие слова, как «дурак, пустой человек, бессовестный, негодяй, злодей, проклятый, дьявол, чёрт... и тем более так называемые скверные слова, коих нельзя уже и написать».

После службы доктор обходил камеры арестантов, внимательно выслушивая несчастных. Для любого человека это благо, а когда он в таком положении, когда кажется, что весь мир против него, - это просто счастье. Заключённые ждали Фёдора Петровича как праздника. Верили, что сможет чем-то помочь, и даже сложили про него поговорку: «У Гааза нет отказа». Самые закоренелые разбойники взирали на него с почтением, какого не испытывали ни к кому с младых ногтей. Доверие к нему было именно детским. Если в Москве многие воспринимали его как чудака, то арестанты видели доброго, но строгого отца. Садиться себе на шею он им не позволял, но на искренность отвечал лаской, утешал как мог, а просьбы старался исполнять во что бы то ни стало.

Так, он на неделю задержал под видом больного ссыльного, жена которого только что родила и не могла поспеть за супругом; он дозволил трём арестантам, шедшим в каторгу, из которых один занемог, дожидаться в течение недели пришедших с ними проститься жены, дочери и сестры... Боролся за то, чтобы не разлучали двух любящих сестёр, одна из которых заболела. А ещё удержал доктор Гааз в стенах своей больницы двух ссыльных крестьян, обременённых жёнами и младенцами. Дело в том, что из деревни пришла весть, что мир решил купить лошадь для этих семейств, чтобы облегчить им тяготы пути. Это лишь несколько случаев из тысяч.

Больница на 120 коек, которую Фёдор Петрович основал в тюрьме, всегда была забита до отказа. Легко ли ему это давалось? Нет, те, кого он благодетельствовал, растворялись где-то за горизонтом. А враги оставались в Москве, умножаясь. Что он отступал от закона, об этом знали все. Но не все желали это понять. На доктора непрерывно писали доносы, вспыхивали и долго потом тлели страсти.

«Прощание господина Гааза даже сопровождается целованием с преступниками», - в ярости писал в 1838 году главный противник Фёдора Петровича генерал Капцевич. Пётр Михайлович Капцевич был удивительным человеком: отличился в боях под Бородино и одним из первых ворвался, несмотря на сильную контузию, в Лейпциг; будучи генерал-губернатором Западной Сибири, стал там выдающимся преобразователем. Заботливый к солдатам и ссыльным крестьянам, Капцевич вдруг попал в опалу - был назначен командиром корпуса внутренней стражи. Это был сокрушительный конец его карьеры. И он не то чтобы озлобился, но словно высох душой. С доктором Гаазом они так и не сошлись.

«Батюшка, милостивец...»

Однажды метельным зимним вечером Гааз шёл проведать больного. Внезапно из переулка вышло несколько мужиков с физиономиями, не внушающими оптимизма.

- А ну, скидывай шубу и шапку, да поживее. И мошну давай. Пикнешь - придавим.

- Отдать вам шубу? Хорошо. Я вижу, вы все плохо одеты. И деньги отдам. Но прошу об одной милости. Я доктор. Спешу к больному. Без шубы я к нему не дойду. Идёмте вместе. У ворот всё отдам.

Один из разбойников зло хохотнул и взмахнул дубинкой, но другой, постарше, удержал его, подошёл вплотную, всмотрелся:

- Братцы! Да это же Фёдор Петрович! Батюшка, милостивец, да кто же тебя обидеть посмеет! Прости Христа ради. Идём, батюшка, мы тебя проводим. Ничего у тебя не возьмём.

Примерно так описал эту сцену писатель Лев Копелев, чтобы показать, какую любовь заслужил доктор Гааз своими трудами в пользу заключённых.

Он оставил свою доходную врачебную практику и продал всё, что имел. В тюремной больнице у него были две крохотные комнаты, очень скромно обставленные. Имелся стол, старая железная кровать, на стене - Распятие, копия «Мадонны» Рафаэля. Ещё там хранилась небольшая коллекция шкатулок и старых телескопов. В помощи он никому не отказывал, но денег не брал. Вместо этого предлагал бросать в специальную кружку, кто сколько сможет дать. Великолепную четверню сменил комичный экипаж, видя который, мало кто в Москве мог удержаться от улыбки (шутили, что доктору Гаазу, его кучеру и лошадям не менее 400 лет!). Тащили его две клячи, которых по старости обрекали на убой. Фёдор Петрович их выкупал, а когда лошадка совсем уж дряхлела, оставлял её у себя доживать век, а сам вновь отправлялся на бойню, за следующей. Однажды ему подарили новую пролётку и двух прекрасных коней. Они были проданы мгновенно, а деньги ушли на бедных.

* * *

Одним из главных деяний Фёдора Петровича стала борьба с помянутым железным прутом, на котором волокли ссыльных. Фёдор Петрович добивался, чтобы прут заменили на лёгкие кандалы. Однажды губернатор Сенявин, приехав по какому-то делу к Фёдору Петровичу, застал его непрерывно ходящим взад-вперёд по двору, под аккомпанемент какого-то лязга и звона. Гааз с крайне утомлённым видом что-то сосредоточенно считал про себя. Оказалось, что он велел заковать себя в свои «облегчённые» кандалы и прошёл в них расстояние, равное первому этапному переходу от Москвы до Богородска. Хотел понять, каково это - идти в таких кандалах. Здесь вспоминается, как Царь-мученик Николай похожим образом испытывал новое солдатское обмундирование - в полной выкладке отмахал немалый путь. Это потрясающий по своей простоте метод: хочешь понять другого человека - испытай на себе его тяготы.

Капцевич буквально восстал против затеи Фёдора Петровича, полагая, что тот безразличен к солдатам. А ну как ссыльный в новых кандалах убежит, как солдату тогда отвечать?! Единственное, на что он согласился, - прут был заменён цепью, но это мало что меняло. Руки ссыльных по-прежнему увечились, они брели тысячи вёрст, мешая друг другу. Князь Голицын по просьбе Гааза в особой записке, поднесённой Государю, описал мучения ссыльных, но Капцевич был неумолим. Тогда князь воскликнул: «Ладно, вы там у себя в Петербурге делайте что хотите, а у себя в Москве я стану поступать по совести». Кузница, оставшаяся от Витберга, была приспособлена для перековки арестантов. Отправиться в Сибирь через Москву стало большой удачей, доступной, главным образом, жителям 23 губерний Центральной России. В народе облегчённые кандалы назвали «гаазовскими».

Лгут те, кто говорит, что система им мешала творить добро, что система заставляла, превращала их в послушных исполнителей. Заключённые времён репрессий прекрасно знали, в какой тюрьме начальник человечный и порядочный, а где - холодный негодяй. Одни правила, законы, распорядки, а разница огромна.

* * *

Вот как выглядел северный коридор Бутырской тюрьмы, пока его не коснулась рука доктора Гааза. «В маленьких, скупо дававших свет окнах не было форточек; печи дымили; вода получалась из грязных притоков Москвы-реки; в мужских камерах не было нар; на ночь в них ставилась протекавшая и подтекавшая «параша»; не было никаких приспособлений для умывания; кухни поражали своею нечистотою... в углах камер, у стен с облупленною штукатуркою, покрытых плесенью и пропитанных сыростью, вырастали грибы...»

Что стало после?

«Чистые, светлые камеры с нарами, которые поднимались днём, с окнами втрое шире прежних, были выкрашены масляною краскою; были устроены ночные ретирады и умывальники, вырыт на дворе собственный колодезь и внутри двора посажены тополи, по два в ряд, "для освежения воздуха"».

Что стояло за этим преображением Бутырки? Гааз по нескольку раз в день приезжал туда, платил рабочим свои деньги, чтобы они не бросали некоторых работ в выходные; лазил по лесам, рисовал, рассчитывал, спорил, объяснял. Он всегда исключительное внимание уделял деталям, зная, что из них созидается целое. Рядом с тюрьмой доктор устроил приют для детей заключённых. Арестанты знали: с детьми всё в порядке. Это умягчало душу и примиряло с Богом. И как-то всё ладно, хорошо и дёшево выходило. Сегодня работы по переустройству Бутырки обошлись бы в такие немыслимые миллионы, что не выбить из казны вовек. Но что невозможно безликости, доступно человеку, в сердце которого обитает Бог.

* * *

И это влекло к Фёдору Петровичу многих. Поддерживал его не только князь Голицын. Евангелия ему дарили для арестованных петербургские купцы, неизменно поддерживали друзья - камергер Львов и гражданский губернатор Олсуфьев. Львов, как и купец Рахманов, были главными помощниками и покровителями Фёдора Петровича, старались выручать его в спорах с начальством и помогали ему, когда нужны были деньги для выкупа детей ссылаемых крепостных; Львов истратил на школу и больницы для заключённых почти всё своё состояние. Фёдор Васильевич Самарин ежегодно давал 400 рублей для выкупа детей высылаемых крепостных, были и другие помощники.

Один из них - чиновник - вспоминал, как доктор Гааз вызволял невинно осуждённых. Однажды, за год до смерти, пришёл к нему за справкой, но оказалось, что не хватает выписки из полицейской части, которая находится на другом конце города. Доктор ничего не сказал, поклонился и вышел, а на улице в это время творилось невесть что - ливень, буря. Через три часа Фёдор Петрович возвращается с нужной бумагой и с ласковой улыбкой передаёт её. Так он бился за каждого человека. Каждого! А чиновник после этого случая преобразился, к просьбам помочь ему навести справки, помочь с документами относился так, будто «святой доктор» лично просит его об этом.

Помнить о Христе

Человеку порядочному, склонному к добру не уступить Гаазу было трудно. А он умел убеждать, не щадя себя, жертвуя гордостью, всем, когда нужно было спасти человека. Как уже было сказано, в своей больнице на Воробьёвых горах, равно как и в Бутырской, он скрывал не только больных. И вот однажды приезжает сам царь, которому доносят: Гааз прячет у себя ссыльного раскольника-старовера. «Что это значит?» - спросил государь. О том, что было дальше, читаем у Кони: «Вместо ответа Фёдор Петрович стал на колени. Думая, что он просит таким своеобразным способом прощения за допущенное им послабление арестанту, государь сказал ему: "Полно! Я не сержусь, Фёдор Петрович. Что это ты? Встань!" - "Не встану!" - решительно ответил Гааз. "Да я не сержусь, говорю тебе... чего же тебе надо?" - "Государь, помилуйте старика, ему осталось немного жить, он дряхл и бессилен, ему очень тяжко будет идти в Сибирь. Помилуйте его! Я не встану, пока вы его не помилуете"... Государь задумался... "На твоей совести, Фёдор Петрович!" - сказал он наконец и изрёк прощение. Тогда, счастливый и взволнованный, Гааз встал с колен».

Друзья Фёдора Петровича вспоминали, что было затем.

- Вы, Фёдор Петрович, - сказали ему, - этим, пожалуй, заповедь нарушаете: «Не сотвори себе кумира». Вы ведь не только перед Государем и перед губернатором на коленки вставали. Говорят, вы не то перед начальником тюрьмы, не то перед командиром инвалидов так же преклонялись: упрашивали, чтобы какую-то арестантскую семью не разрушали, чтобы дитё у матери не отняли...

- Вы говорите: «Становиться на колени перед человеком унизительно... есть нарушение заповеди!» Унизительно бывает просить на коленях милостей для себя, своей выгоды, своей награды, унизительно молить недобрых людей о спасении своего тела, даже своей жизни. Это может быть очень унизительно, даже если проситель сидит или прямо стоит. Но просить за других, за несчастных, страдающих, за тех, кому грозит смерть, не может быть унизительно - никогда и никак.

Эта была та самая святая дерзость, которая проистекает от великого смирения и огромной любви, которой Фёдор Петрович смог покорить сердце митрополита Московского Филарета.

Губернский стряпчий Ровинский описал спор между святым владыкой и «святым доктором». Митрополит за многие-многие годы чрезвычайно устал от бесчисленных ходатайств Фёдора Петровича. «Вы всё говорите, Фёдор Петрович, - не выдержал наконец владыка, - о невинно осуждённых... Таких нет. Если человек подвергнут каре, значит, есть за ним вина». Темпераментный Гааз вскочил со своего места. «Да вы о Христе позабыли, владыко!» - воскликнул он, ужаснувшись, и напомнил евангельское событие - осуждение Невинного. Все, кто был в помещении, застыли. Но глубина ума Филарета была равносильна сердечной глубине Гааза. Он поник головой и замолчал, а затем, после нескольких минут томительной тишины, сказал: «Нет, Фёдор Петрович! Когда я произнёс мои поспешные слова, не я о Христе позабыл - Христос меня позабыл!..» - благословил всех и вышел.

С этого момента владыка - хотя вслух это не высказывал, но о том можно судить по его поведению, - воспринимал католика Гааза как своего. Они стали братьями во Христе - два старых москвича, столь различных и по религии, и по происхождению. Святая русская столица с её духом, ныне утраченным, её намоленностью, ныне развеянной, сблизила и породнила их. Станет ли вновь Москва Москвой, пусть не скоро, когда-нибудь? Бог весть.

Юродивый?

Нужно сказать, что всякого рода гордая публика, любящая попинать Россию, с большой горячностью откликается на описания тюремных безобразий, на то, как третировали Гааза чиновники. Но ведь не они одни. Поразительно, но не питал к доктору никакого уважения Лев Толстой. «По-моему, такие филантропы, как, например, доктор Гааз, о котором писал Кони, не принесли пользы человечеству», - заявил он однажды. Вот как пояснил эти слова сам Кони:

«В апреле 1898-го мне пришлось иметь спор со Львом Николаевичем по поводу Фёдора Петровича Гааза, которого он упрекал в том, что он не отряс прах с ног своих от тюремного дела, а продолжал быть старшим тюремным врачом. В конце концов, однако, он согласился со мною в оценке нравственной личности святого доктора».

Насчёт «согласился» - это не более чем иллюзия.

- Какого мнения вы о Гаазе? - спросили однажды Льва Николаевича снова.

- Кони выдумал, - ответил тот. - Преувеличение. Это был ограниченный человек.

Говоря о святой дерзости доктора Гааза, трудно не вспомнить другого целителя - праведного Иоанна Кронштадтского. Насколько они были схожи с Фёдором Петровичем, настолько различны с изобретателями новых «евангелий». Кто такой Гааз для этих гордых людей? Изобретатель кандалов. Одиночка, который, вместо того чтобы перевернуть мир, пытался помочь немногим. Тысяч двести успел облагодетельствовать. Ничтожная цифра. Толстой стал гением благодаря способности видеть, различать детали, но постепенно начал мыслить масштабами человечества, и дар его оставил. Как жаль этого человека! Огромное дарование - и бешеная гордыня. «Мне кажется, Толстого мало любили, - писал Василий Розанов, - и он это чувствовал. Около него не раздалось при смерти, и даже при жизни, ни одного "мучительного крика вдруг", ни того "сумасшедшего поступка", по которым мы распознаём настоящую привязанность. "Всё было в высшей степени благоразумно"; и это есть именно печать пошлости».

Смерть «Божьего человека»

Среди последних детищ Гааза - Полицейская больница, расположенная неподалёку от нынешнего Курского вокзала. На неё он истратил, по всей видимости, остатки состояния. Это было место, куда свозили бесприютных - замёрзших, покалеченных экипажами, бездомных стариков и сирот. Утешение и уход, по мнению Фёдора Петровича, имели для их исцеления громадное значение, не меньшее, чем лекарства или операции. Заботиться о теле и не заботиться о душе? Ему это казалось безумием.

Выхаживал он больных самозабвенно. Рассказывают, как однажды в больницу привезли крестьянскую девочку, умиравшую от волчанки. Страшная язва на её лице была настолько уродлива и зловонна, что в помещение, где находилась эта одиннадцатилетняя мученица, не мог войти никто, даже родная мать. И только доктор Гааз ежедневно подолгу сидел у её постели, целовал девочку, читал ей сказки и не отходил до тех пор, пока она не умерла.

Персонал больницы подбирался соответствующим образом. Равнодушных не держали. Престарелых после выписки старались устроить в богадельни, детей пристраивали в хорошие семьи, людей, оказавшихся в Москве по случаю, снабжали деньгами, чтобы они могли добраться до дому. За девять лет здесь было вылечено более двадцати тысяч бедняков.

Сюда любил заезжать святитель Филарет, одаряя Фёдора Петровича просфорками. Со временем общего у них становилось всё больше. Доктор Гааз очень любил праздновать православную Пасху. Христосовался со всеми, дарил арестантам и знакомым пасхальные яйца, угощал куличами и пасхами. Он пропитался православием - и пропитал его собой.

Влияние Фёдора Петровича на русских христиан огромно. Так происходит соединение во Христе, а экуменические диалоги и всяческие рассуждения рядом с этим - жалкая пародия. Когда Фёдор Петрович заболел, священник Полицейской больницы Алексей Орлов помчался к владыке за разрешением отслужить молебен о здравии: можно ли отслужить православный молебен за католика? Святитель ответил: «Бог благословил молиться за всех живых».

Гаазу стало легче. Он успел объехать тюрьмы. Все надеялись увидеть его ещё не раз, ведь как без него?..

Митрополит навестил друга, чтобы повидаться в последний раз. На столе лежало завещание: «Нужно внимать нуждам людей, заботиться о них, не бояться труда, помогая им советом и делом, словом, любить их, причём чем чаще проявлять эту любовь, тем сильнее она будет становиться... Не стесняйтесь малым размером помощи, которую вы можете оказать в том или другом случае. Пусть она выразится подачею стакана свежей воды, дружеским приветом, словом утешения, сочувствия, сострадания - и то хорошо...»

Фёдора Петровича не стало 16 августа 1853 года. В православных московских церквях служили панихиды, горестно звонили колокола. Город осиротел. На похороны пришло двадцать тысяч человек - каждый девятый житель Москвы шёл за гробом человека, которого полюбили всем миром. Мужики крестились, женщины рыдали навзрыд. Поставили дикий камень на могилу и крест. Со временем - оградку из «гаазовских» кандалов.

А потом было открытие памятника во дворе Полицейской больницы (современный адрес - Мечников переулок, дом 5). Это случилось в 1909 году. На нём высекли слова Фёдора Петровича: «Спешите делать добро», и привели к нему детей. Он очень любил детвору, а они - лазить по нему, теребить. Гааз усаживал малюток на колени, смешил и по-доброму, без морализаторства учил добродетелям. Как рассказывает Кони, Фёдор Петрович любил проделывать с детьми шутливое перечисление необходимых добродетелей. Взяв маленькую детскую ручонку, растопырив её пальчики, он вместе с ребёнком, загибая большой палец, говорил: «Благочестие», загибая указательный - «Благонравие», «Вежливость» и т. д., пока не доходил до мизинца. «Не лгать!» - восклицал он многозначительно. «Не лгать, не лгать, не лгать!» - повторял он, потрясая за мизинец руку смеющегося дитяти.

Быть может, один из тех малышей, успевших состариться ко времени открытия памятника, и придумал устраивать возле него детские праздники. И эти дети вырастали, рассказывая уже своим чадам о «святом докторе», о том, как спасал он людей от страданий, лошадей - от убоя, и многие другие истории, которых я не успел коснуться в этом очерке. Его так трудно закончить...

Владимир ГРИГОРЯН

                                                                                                         Беседа

НА РАСПУТЬЕ:
ГОД НАСТУПИВШИЙ И ИТОГИ ПРОШЕДШЕГО

Наш корреспондент беседует с протоиереем Евгением Соколовым, настоятелем домового храма в честь прав. Иоанна Кронштадтского при Поморском государственном университете, руководителем миссионерского отдела Архангельской и Холмогорской епархии.

Корреспондент: Отец Евгений, какие, на ваш взгляд, были знаковые события ушедшего года в жизни страны - положительные и отрицательные?

Отец Евгений: В качестве «положительного» я бы отметил, конечно, декабрьские драматические события на Манежной площади. Впервые мы, как русская нация, показали, что нас нельзя безнаказанно топтать, над нами издеваться, поносить наши права, всё это делать с язвительной ухмылкой. То есть прорвалось: «Доколе!» Конечно, дико, конечно, грубо, жёстко, жестоко даже. Жаль, власть не поняла, что это был не какой-то национальный выплеск, а произошло это от бессилия иным путём что-то изменить. Я думаю, если бы власть показала хотя бы вот того самого прокурора, который отпустил убийц, ну, не в наручниках, но просто сказала, что накажет его... Но нет. Власть увидела, но, к сожалению, не услышала этот сигнал. Ну что ж, как бы не прозреть, когда будет поздно...

Корр.: Вы полагаете, что могла быть какая-то позитивная реакция, кроме репрессий к участникам?

Отец Евгений: Меня часто спрашивают: а стоит ли говорить, когда всё бесполезно? Я отвечаю, что отец Иоанн Кронштадтский предупреждал о надвигающейся революции, в набат бил. А его не услышали. И вот можно сказать, что он проиграл. Но кто проиграл на самом деле? Когда сегодня я встречаюсь со старыми членами КПСС, которые говорят о благих намерениях, о том, что всё было задумано правильно, я спрашиваю: разве вас не предупреждали, чем всё закончится? Вы знали, но не захотели прислушаться. И в этом плане события на Манежной стали открытым сигналом власти: если она не прислушается, то потом не сможет сказать: а мы не знали! Теперь они точно знают. Видели и слышали. И теперь Бог им судья, что называется.

Что касается отрицательного, так это то, что мы всему миру опять доказали, что мы лучшие шоумены в мире и что мы всё-таки этот разнесчастный чемпионат мира по футболу будем проводить в нашей стране. Это - наше очередное духовное поражение.

Понимаете, Олимпиада, чемпионат мира - это всё «хлеба и зрелищ». Профессиональный спорт - это современные гладиаторы. Мы поставим стадионы, а эти стадионы потом надо будет наполнять содержанием. Значит, опять нужно будет развивать зрелища. Деньги, что ли, девать нам некуда? Советский Союз разорила гонка вооружений. А Россию гонка за зрелищами разорит. Зарубежье нам всё время подкидывает, подкидывает их. Мы должны понять: пусть мы выиграем все побрякушки в Сочи, пусть выиграем чемпионат мира по футболу - какой бабке станет легче?! Какому ребёнку в детском доме станет легче? Какая умирающая деревня от этого возродится? Не надо говорить, что мы соберём много денег. Пока мы их соберём, всё умрёт в глубинке. Ноль, умноженный на любой миллиард, даёт ноль. Мы сегодня импортируем много продовольствия, и при этом умирают 20 тыс. русских деревень. И в это время проводить мировые шоу?! Лучший шоумен мира - сомнительная репутация для страны. Вместо того чтобы гордиться подвижниками духа: музыкантами, композиторами, великими философами, мы гордимся шоу. Это путь в никуда.

Корр.: Но вот говорят, что «спорт высших достижений» тянет за собой общее здоровье нации...

Отец Евгений: Нет. Я вам могу привести слова фигуристки Елены Водорезовой, которая начала с Олимпиады в 12 лет, а в 21 год закончила карьеру по состоянию здоровья. Она сказала, что любой спорт высших достижений - это уродование здоровья. Это гигантское перенапряжение тела ради зрелища. Это тщеславие. Высшее проявление гордыни. То есть самим спортсменам лучше от этого не стало. Кроме того, мы видим олимпийских чемпионов, вершинку пирамиды. А те сотни, которые гробили своё здоровье, но результата не получили? Их, несчастных, в общем-то, бросят... Это культ, язычество всё же. Поэтому патриархи соборным решением и обращались к императору в IV веке с просьбой запретить Олимпийские игры.

Корр.: Какие изменения вы бы отметили в обществе в прошедшем году?

Отец Евгений: Год приносил всё больше разочарования. Меньше люди задумываются о смысле жизни, и всё успешнее навязывается людям привлекательная идея «хлеба и зрелищ». Человек, достигнув хоть небольшого достатка, все силы свои направляет на это. Поездки по заграницам, погоня за новым автомобилем... развращение идёт по нарастающей. Общество всё более и более нравственно и духовно деградирует, увлечённое мощной пропагандой СМИ вот этого лозунга «Хлеба и зрелищ!». Всё более и более людей соблазняются и проваливаются в область бездуховного, в наслаждения, стремясь взять от жизни всё... Почему так происходит? Потеряны ориентиры. У нас нет никакого нравственного кодекса. Сегодня мерилом нравственности является Уголовный кодекс. Если человек не нарушает Уголовный кодекс, он прав, потому что он - свободен. Свобода поставлена выше нравственности. Так не бывает. Нравственность - добровольное ограничение свободы. В результате мы идём по нисходящей. Ещё 20 лет назад было невозможно представить грязно ругающихся при детях, при женщинах. Сегодня это норма по телевизору, в литературных произведениях. Эротика была закрыта, а сегодня это норма даже на детских каналах. Уровень морально допустимого всё время падает и падает, сужаясь до пределов Уголовного кодекса.

Корр.: Как же быть?

Отец Евгений: Надо чётко решить, что общество выбирает нравственные ценности, записать их конституционно: вот система идеалов, нравственность, которую мы исповедуем. Никто не мешает человеку в этом же обществе искать и другие идеалы. Просто общество в целом говорит: вот это мы считаем идеалом, а вы можете считать им что-то другое, это ваше право. Не надо преследовать за это человека. Но в государственных учебных заведениях, в государственной системе должно придерживаться этих принятых ценностей. Человек вправе усомниться в них, но должен знать, что государство считает вот так. Сегодня же государство считает нормой лишь Уголовный кодекс, всё остальное по принципу: что не запрещено, то разрешено. Главная духовная проблема нашего общества - отсутствие нравственных идеалов. Нет национальной идеи. Нет духовных ценностей, ради которых только и может жить Россия. Это самое страшное.

Корр.: Что вы думаете о современной молодёжи?

Отец Евгений: Идёт борьба за молодёжь. Всё то, о чём я говорил, относится прежде всего к ней. На неё всегда опирались правители, которые хотели чего-то достичь. Ведь молодёжь - это наиболее мобильная, боевая, жертвенная часть общества, ей нужны не столько материальные стимулы, сколько идеи, в которые бы она поверила. В этом плане сегодня имеются совершенно изуверские, скажем так, технологии, уводящие молодых людей в псевдодуховное сообщество. И вот мы видим ту молодёжь, которую всё более и более опьяняют «уважением прав личности». Но личностью-то надо стать! То есть обрести личностные качества. А сегодня общество поощряет не личность, не личностное бытие, а индивидуальное. Вспомним разные телепроекты вроде «Фабрики звёзд», «Минуты славы», когда пришедшим на шоу юношам и девочкам говорили: прежде всего ты не должен быть похож на других; пусть ты поёшь неправильно, некрасиво, но главное - чтоб непохоже. Ты должен быть индивидуальностью, у тебя должна быть иная причёска, тебе нужно петь с иным выражением, по-другому ставить акценты. Никто не говорит, что ты должен петь чисто, проникновенно, красиво, работать над голосом. Нет - работай над индивидуальностью! Сделай причёску, двадцать серёжек воткни в ухо и т.д. Быть непохожим - модно. И очень много молодёжи поддаётся на это индивидуальное бытие. Всё это дёшево, конечно. А личность невозможно повторить, её надо развивать, это долгий, трудоёмкий, скорбный и мучительный процесс. Хочется пойти по лёгкому пути.

Молодёжь строит свою жизнь, как правило, на живых примерах. Кого сегодня подают как героев нашего времени? Эстрадного кумира, способного избить женщину. Спортсмена, хорошо бегающего по полю, при этом не умеющего двух слов связать. Богатого человека, совсем не знающего ни русской литературы, ни истории, уж не говорю о духовных ценностях. И молодые люди в стремлении к славе, известности - что, вообще-то, свойственно молодёжи в любые времена - увлекаются этими ложными идеалами.

Ещё одно из искушений - навязываемая обществу ювенальная юстиция. При ней настоящее воспитание невозможно. Я уже замечаю, что преподаватели в школах, в детских домах сегодня часто не могут даже минимально наказать школьника, если тот элементарно не прибрался за собой, не вымыл пол. Он тут же заявляет о своих правах. Яркий пример, когда школьники из детдома обокрали подвалы, унеся у людей какие-то соленья, варенья. Когда их поймали и привели к директору детского дома, один паренёк сказал, что пожалуется прокурору. Всё, что директор может, - прочесть словесную нотацию. Даже в угол не может поставить. Как же - ведь это насилие!

Корр.: Но ведь насилие иногда действительно имеет место, в тех же интернатах. Как найти гармонию между принуждением и свободой?

Отец Евгений: Христос говорит: «Познаете истину, и истина сделает вас свободными» (Ин. 8, 32). Есть духовный закон. Это не правила хорошего тона. Правила хорошего тона - на пляже, в магазине, в музее. Но дважды два четыре неизменно и на пляже, и в магазине, и в музее - это закон математики. И есть духовные законы. Бог создавал мир не только по законам физики, химии, но и по духовным законам. Мы можем достигать разных целей в жизни, но в рамках духовных законов. Нам говорят: ребёнок должен вырасти и сам выбрать, нельзя ему навязывать духовный закон. Но любые знания - это навязывание. Выбор школы, набора учебных пособий - это тоже навязывание ребёнку методики преподавания... Мы не говорим ребёнку: ты должен пойти в школу и взять те предметы, которые ты хочешь. Ребёнок не может заявить в школе: не буду изучать арифметику - я будущий Моцарт. В школе ему даётся, в общем-то, минимальный обязательный набор знаний. Это правильно. Получив эти знания, ребёнок после одиннадцати классов определит свободно, в какой вуз он пойдёт - технический, гуманитарный - или решит получить какой-то навык ремесленничества, рабочую специальность. Свобода - это когда тебе дали знания, а потом сказали: выбирай! Если свободно, приходя в магазин, я нарушаю законы математики, меня посадят в тюрьму, образно говоря. То есть свобода существует в рамках закона. Принцип свободы вне духовных законов - это основной порок общества. Но сегодня общество не просто не знает духовные законы, а препятствует их изучению, в этом я вижу некий цинизм. И ещё больший порок, что эти законы кое-где изучать просто запрещают.

* * *

Корр.: Время от времени у вас появляются какие-то бескомпромиссные выступления на разных сайтах. Вы затрагиваете многие вопросы, в том числе «о политике». Где грань между публицистикой и миссионерством, как вы её определяете для себя?

Отец Евгений: Действительно, Церковь отделена от государства, и она не должна вмешиваться в вопросы политики, экономики. Но есть области пограничные - скажем, вопрос образования.

Когда нашим детям навязывают на государственном уровне, что Бога нет, что человек произошёл от обезьяны - я должен молчать или не должен? Могу я хотя бы задать вопрос: а почему? Когда я вижу, что какой-то поступок имеет последствия для окружающего мира, призывает к соблазнам общество, то, как священник, я должен возражать.

Врач, лечащий болезнь, тем более инфекционную, обязан указать, чтобы заразный больной был изолирован. И мы этого больного принудительно доставляем в изолятор. Даже если человек просто болеет, кашляет, мы говорим: сиди дома, не заражай других. А когда человек грешит и ты говоришь: не трожь его, он свободен, - это неправильно. Как священник, духовный врач, я должен это дело остановить. Когда какой-то грех, например пьянства, касается лично самого человека, это его выбор; я могу увещевать его, но если он скажет: «Уйдите!» - я, конечно, уйду. Но если он втягивает в пьянку других, это недопустимо! Есть у нас в Архангельске общество содомитов. Оно не один год уже существует, и никто их не трогал. Но когда они стали проводить международный кинофестиваль - простите, вот тут, конечно, мы резко выступили против. Потому что они втягивали в это других людей. Почему мы должны тут молчать? Священник должен резко и нелицеприятно выступить против любой пропаганды греха, греховной болезни, которая захватывает в свои соблазнительные сети окружающих. И тут не надо говорить, что мы отделены от государства. Мы должны вставать на защиту духовных законов, духовного здоровья своей нации.

Корр.: Вот вы упомянули про меньшинства. Налицо активизация разных меньшинств - скажем, национальных, кавказских диаспор, криминальных, вот вы сейчас упомянули так называемое «ЛГБТ-сообщество»... Получается, что именно меньшинства сейчас определяют повестку дня?

Отец Евгений: Нас постоянно призывают уважать мнение меньшинств. Я не спорю. Конечно, при условии, что их интересы не греховны. А если они греховны и нарушают духовные законы - почему я должен их уважать? Я не спорю, эти меньшинства могут жить в своём узком кругу - и их никто не будет трогать. Ведь и в сфере религии Россия всегда была веротерпима. Не надо путать толерантность и веротерпимость. Толерантность - это что? Это признание, что всё истинно, все религии истинны. Простите, но так не бывает. Мы говорим, что есть духовная истина. Как мы отличаем истинное от ложного? По плодам. Плоды русской веры - великие гении, которых дала Россия! Это трижды спасённый мир: от монголо-татар, от Наполеона, от фашизма. Дойдя до Парижа, мы не взяли никакой контрибуции. Давайте вспомним, что каждый пятый офицер в армии Наполеона был польского происхождения. И ещё до этого, со времён Смуты, они у нас крепко пожгли храмы, пограбили, поубивали. Но мы не тычем без конца польскому народу, что они забыли об этом. А нам сегодня без конца тычут Катынью... Так вот, когда нас призывают уважать интересы меньшинства, можно и нужно уважать эти интересы, если они не убивают интересы большинства.

Корр.: Пастыри на стороне большинства или меньшинства?

Отец Евгений: Это зависит от того, какое меньшинство и какое большинство. Если большинство порочно, то, конечно, пастыри на стороне истины и духовности. Вспомните Максима Исповедника. Когда ему сказали, что все патриархи подписали уже договор, он ответил, что даже если все за - я буду против. Потому что я знаю, что я в истине.

*  *  *

Корр.: Как вы оцените сегодняшние тенденции в православном сообществе?

Отец Евгений: Тут есть поводы для радости. Меняются понемногу люди, которые приходят в храм. Они более решительны, более последовательны в своём желании понять православие и сделать его достоянием своей души. А не просто случайно забредают попробовать. И те, кто приходит - пускай их не так много, - они остаются. Люди воцерковляются, начинают вести реальную духовную жизнь - читают правила, соблюдают посты, знакомятся со Священным Писанием. И эту новую информацию делают для себя духовным смыслом, достоянием своей жизни. Это действительно радует. Конечно, огорчительно, что приходит один человек, а девять уходят туда - за хлебом и зрелищами. Борьбу эту мы проигрываем, конечно. В такое время живём - соблазны пришли в мир. Это целая система соблазнов, изощрённая, работающая ежедневно, ежечасно. Противостоять ей можно только тонкими системными средствами, но мы ничего против неё не выстроили. В этом плане очень тревожная, в общем-то, тенденция.

Корр.: А с чем вы связываете то, что приходят люди более решительные?..

Отец Евгений: По слову св. апостола, «идеже умножися грех, преизбыточествует благодать». Человеческая душа по природе христианка. И люди, в общем-то, видят, куда ведёт эта тропа, в какое болото уходят их сверстники, которые исповедуют «хлеба и зрелищ». Вот руководитель наркоконтроля Иванов сказал, что около ста тысяч ежегодно гибнет от наркотиков. Мы уж не говорим о пьянстве, не говорим о венерологических заболеваниях, о языке, на котором говорят эти люди и который скоро сравняется с языком Эллочки-людоедочки. А молодые, находясь в этой среде, всё это видят. И нормальный человек, который заботится о себе, шарахается от этих тенденций, он просто уходит и ищет что-то другое. И это «другое» он зачастую находит в Церкви и утверждается здесь.

Корр.: Из страха перед таким обществом, для самосохранения?

Отец Евгений: Да, из страха и отвращения, для самосохранения, чтобы не стать таким, как те. Это очень важная тенденция. И чем более усугубляются скотские тенденции, тем становится больше таких, кто ищет спасения. Они растут, учатся противостоять злу. Поначалу у них есть смущение, уныние порой бывает, в отчаянии жалуются, что устают. Но те, кто выдерживает до конца, становятся более умелыми духовными воинами.

Корр.: Не получается ли так, что православные оказываются в какой-то резервации?

Отец Евгений: Я всегда своим девочкам-прихожанкам говорю: помните, что, придя в Церковь, вы становитесь изгоями в обществе, чужими для той системы соблазнов, которые утверждаются сегодняшней властью. Даже форма одежды, проявление скромности высмеиваются. Презирают тех, кто хорошо учится. Многим из тех, кто ходит к нам, в студенческий храм, достаточно трудно в духовном плане - постоянные колючки, насмешки, издевательства порой. Идёт такая духовная война, и она жестока, со своими законами военного времени. Эти люди несут подвиг веры и так растут, понимаете?

Могу сказать об одной девочке, пришедшей к нам полтора года назад. Она очень крепкая и воцерковилась по-настоящему. Её подруги, которые с ней же пришли, говорят: «Мы так ей завидуем! Она приходит в студенческую столовую, ставит поднос, читает про себя молитву, крестится сама и крестит пищу, не обращая ни на кого внимания. Не стесняется! Мы так пока не можем». Всё больше таких людей, которые веруют не на показ, не эпатируют: вот, мол, я какой, а спокойно живут своей верой.

Корр.: Очевидно, нужна какая-то внутри общины обстановка любви, чтобы компенсировать внешний «холод»...

Отец Евгений: Это самое главное. Я часто говорю своим прихожанам: вы можете прийти в церковь, научиться молиться, поститься, выучить Евангелие наизусть, ходить на все службы. Но если вы не научитесь любить, то главную заповедь - возлюби Бога своего и ближнего своего - вы не исполните. Любить надо учиться. И любить правильно, в рамках духовных законов, о которых я говорил. Научить этому - главная задача священника. Именно эта любовь в общении и держит человека здесь. Он с этого островка любви не хочет уходить. Что такое любовь? - терпение, смирение, послушание, конечно, входят туда и жертвенность, чуткость. Если человек неправ - скажи ему, не оскорбляя, не унижая, попытайся объяснить, почему он неправ. Только так человек воспримет, исправится. Это как выздоровление больного: сначала, когда ему совсем плохо, постельный режим. Но проходит время, температура ниже - он будет вставать; проходит ещё время - и ему разрешают выйти на улицу. Вот так и человек приходит в храм, обуреваемый страстями: ему трудно соблюдать пост, трудно молиться. Но проходит время, и ему всё легче и легче это делать. Помогают общение, взаимоподдержка. Я иногда смотрю на девчонок, которые возвращаются с каникул: у них такая общая радость, будто человек вернулся из космического путешествия, не меньше, - так они бросаются навстречу друг другу, соскучившись по общению... Тот, кто идёт на экзамен, всем рассылает эсэмэску: «Пошла на экзамен, помолитесь». Как одна сказала, новенькая: «Надо же, батюшка! Все бросают свои дела, достают молитвословы и встают на молитву!» Да, это норма: помолиться за человека, идущего на экзамен, отложив на пять минут свои дела. «Батюшка, и ведь помогает!» - «Ну, а как иначе! Когда человек 15-20 начинают о вас молиться, конечно, помогает!» Если этого нет, то просто на послушании, на смирении удержаться невозможно. В основе всего должна быть любовь.

Корр.: Какое событие, может быть личное, с теплотой вспоминается вам в прошедшем году, запомнилось вам как позитивное?

Отец Евгений: В своих миссионерских поездках, если есть возможность, я всегда посещаю детские дома. Всегда. Общаться с этими детьми, брошенными своими матерями-алкоголичками, - это всегда боль, слёзы, но и радость одновременно. Эти страдающие души порабощены всяческими соблазнами, но одновременно умеют любить. Девочка говорит: «А я всё равно, когда выйду отсюда, получу специальность, - я мамку заберу. Она не виновата, потому что её бабка-пьяница воспитывала. Я её всё равно люблю». Вот это «люблю» в русской душе, в детской особенно, пусть где-то попорченной грехом, - это дорогого стоит. Как много мы ещё можем сделать, если бы нам дали возможность к этим душам приходить регулярно! А мы-то общаемся с ними по остаточному принципу: говорим, а сзади телевизор их соблазняет. Но как их ни пытаются соблазнить - они всё ещё любящие русские дети, которые умеют жертвенно любить своих падших родителей, и свои деревни, и свою нищенскую жизнь. Они рвутся назад, домой, в эти жестокие условия, потому что они любят.

Корр.: Чего ждёте вы от 2011 года? На что надеетесь в более далёкой перспективе?

Отец Евгений: Мы сегодня настолько слабы духовно, что можем надеяться только на милость Божию. Помните, когда ангелы идут, сжигая падшие города Содом и Гоморру, и те селения, где есть праведники, они обещают помиловать? Я очень надеюсь, что Господь помилует нашу многострадальную страну за малочисленных праведников, которые борются с этой системой соблазнов, духовным беззаконием. И ради их молитвы, их терпения, их страдания, их любви к вере православной, к Творцу Он помилует и поможет нам преодолеть все те горести и скорби, которые на нас обрушились. Не наше дело - принимать или не принимать. Наше дело - терпеливо ждать и просить, молить Бога о помощи. Надеюсь и жду этой помощи Божией в том, чтобы, по пророчеству, Россия воспряла, став тем последним Ноевым ковчегом спасения настоящих верующих православных людей. Последней страной, где могут люди спасать свои души.

Корр.: Это надежда. Но в действительности вы встречали этих десятерых праведников?

Отец Евгений: Конечно. Я только что приехал из миссионерской поездки в лесной посёлок. Умирающий посёлок, где вокруг всё вырублено, в нём построена церковь в честь Сергия Радонежского. Батюшка приезжает дважды в месяц, общинка там небольшая, 2-3 человека, собираются в холодном храме в валенках и шубах, читают каждый день акафист и молятся. Простые русские женщины. Как женщина всегда спасала Россию, вот и сейчас выпал ей этот крест - молитвенное спасение России. Храмы-то возрождаются повсеместно, но подлинных подвижников, которые постоянно в храме, не так много. Но они есть. Уповаю на то, что ради этих десяти праведников Господь нашу страну спасёт.

Если Господь подаст нам Свою благодатную помощь, то всё изменится достаточно быстро. Я понимаю, что всё, господствующее сегодня, - оно наносное, навязанное русской душе. Вот эта идея «хлеба и зрелищ», она ведь инородная для русской души. Как только ей покажут подлинные ценности, подлинную красоту, она очень быстро отбросит этот морок и пойдёт туда, где истинный источник чистоты и святости. Это совершенно точно. Я вижу, как человек просто не выдерживает соревновательного напора соблазнов... Я вот говорю: надо хотя бы убрать эти соблазны, которые несут разочарование и усталость (не говорю уж даже о возможности проповеди положительных православных ценностей), просто их заморозить - и тогда ещё посмотрим, куда повернётся наш человек.

Беседовал Игорь ИВАНОВ
Фото автора