ВСТУПЛЕНИЕ

Судьбы человеческие.... Мы нередко задумываемся, почему некоторым людям все дается с рождения, изначально: хороший дом, семья, любовь близких, достаток, - а другим приходится не только начинать жизнь с чистого листа, одинокими в мире, но и активно противостоять силам зла, бороться за себя уже в младенческом возрасте, едва научившись ходить и говорить.

Устные воспоминания Евгения Николаевича Петрунина, ученого-историка,  профессора одного из московских институтов, повествующие о его детских и юношеских годах в переломную эпоху 30-50-х годов ушедшего века, пересказывает его дочь Елена Евгеньевна - инженер по профессии, научный редактор российского технического журнала "Изобретения стран мира". (:).

Новый год был необычным - миллениум. Когда все вручали друг другу новогодние подарки, мы передали отцу пакет с новенькой тетрадкой в строгой кожаной обложке. В тетрадку был вложен листочек со стихами. Он прочел вслух пожелания на будущий год от  доморощенных, немного высокопарных, но искренних поэтов:

"В бурном мире, холодном и пенном, как тяжелые волны, уходят года,

и относятся бурей кипенной в новый век утомленные наши суда.

Век двадцатый, оставленный нами за бортом - перелома такого в веках не найти!

Потому напиши нам - о белом, о черном, вспоминая о пройденном трудном пути."

"Пора писать воспоминания?" - Он улыбнулся мне. - "А знаешь, иногда говорят: врет как мемуарист!"

Мы засмеялись. Но я была уверена, он обязательно напишет, и напишет только правду.

В нашем далеком детстве, долгими зимними вечерами, за обедом или ужином, или в поезде под стук колес, или на природе у костра - он рассказывал нам свои жизненные истории. Слушали мы с удовольствием - он ведь был профессиональный рассказчик. Казалось, все, о чем он говорил, проходит перед глазами вживую, впечатываясь в память. 

Поэтому я запомнила его рассказы навсегда.

 

Умер он внезапно, неожиданно. В то солнечное майское утро я стояла у окна, не видя света. В последний вечер у отца, как обычно, было много работы. На столе, после ночной суматохи, были разбросаны теперь уже не нужные материалы лекций - рабочие бумаги, исписанные его твердым, мелким почерком. А новая тетрадь в кожаной обложке так и осталась пуста.

Но спустя годы, когда уже окаменела в душе боль, мы раскрыли его архивные папки со старыми фотографиями. Решили выложить фотоархив в Интернет, на память. Снимки потребовалось подписать. Так и появились сначала отдельные заметки, а потом и эта рукопись.

1. Иов Семенович Гусев. 3

2. Из отдаленных деревень. 4

3. Безотцовщина. 5

4. Филиппок. 6

5. Сорок первый. 7

6. В оккупации. 8

7. Встреча на станции. 9

8. Чужая сумка. 10

9. Старый мастер. 11

10. Трудовой фронт. 12

11. О корове. 13

12. Время надежд. 14

13. Бойцовский характер. 16

14. Категорический императив Канта. 17

15. В Москву, в Москву! 18

16. Солнце русской поэзии. 20

17. Школы рабочей молодежи. 22

18. Овчарка. 23

19. О воспитании нового человека. 24

20. Тот самый МГИМО.. 25

21. На сборах. 26

22. Студенческая шалость. 27

23. О сбывшемся и несбывшемся  28

1. Иов Семёнович Гусев.

С истрепанной, полустертой фотографии смотрит на меня мой калужский прадед, отец бабушки Иов Семенович Гусев. Знаю, что жил в селе Пятовское, недалеко от поселка Полотняный Завод Калужской губернии. Имел свое небольшое дело, занимался тяжелым ремеслом - выделкой кож, и по тем временам считался зажиточным человеком. Фото времен Первой мировой. Иов Семенович, судя по форме, воевал - но сведений об этом не осталось. Доподлинно известен только год его смерти - 1931.

Свое библейское имя прадед получил от сельского батюшки при крестинах. Священник выбирал младенцам необычные имена - одного брата нарек Андрианом, другого Иовом, сына его Иаковом. И было, вправду, что-то древнее, былинное в этих людях, простых крестьянах из глухой деревни.

Я почему-то, глядя на это фото, вспоминаю чеховский рассказ "Гусев". Если забыли, перечитайте. Это словно о нем проникновенно написал Чехов, о тысячах таких, как мой крестьянский прадед. Младший брат прадеда, Роман Семенович Гусев, в русско-японскую войну 1905 года уехал на Дальний Восток, да там и остался.  Связи с семьей с годами прервались - лишь в семидесятые годы мой отец разыскал дедушку в Хабаровске, когда тому уже перевалило за сто, но старик был, как говорится, в полном разуме. Вот такая была могучая людская порода! Другой брат прадеда, Андриан, в войну попал в австрийский плен, вернулся тяжело больным и вскоре умер. Четвертый брат Григорий молодым пропал без вести, работая в батраках на железной дороге. И только судьба Иова Семеновича оказалась благосклонной к нему - после окончания войны он продолжал жить в родной деревне.

 

Иов Семенович Гусев вырастил троих детей. Старшая - моя бабушка Клавдия - была грамотной, закончила четыре класса церковно-приходского училища в Полотняном Заводе. По тем временам грамотность женщины в деревне - большая редкость! Клавдия Иововна изучила и портновское ремесло, а в годы Первой мировой, будучи еще подростком, шила на фабрике шинели для солдат. В двадцатые годы девушка познакомилась с учителем Николаем Петруниным, жившим в соседнем селе Товарково. Молодые люди полюбили друг друга. Свадьба Клавдии и Николая была многолюдной и веселой. На отдельной повозке, двигавшейся из Пятовского в Товарково за свадебной тройкой, ехало богатое приданое: расписной сундук с добром и огромное настенное зеркало в резной дубовой раме. При выезде из села лошадь, запряженная в повозку с приданым, испугалась шумной толпы и понесла. Зеркало выпало, ударилось об землю и треснуло. Недобрая примета сбылась - семейная жизнь у деда с бабушкой не сложилась. Но об этом речь впереди.

 

2. Из отдаленных деревень

Мой отец Евгений (справа) со старшим братом Львом, 1946 год, Кенигсберг.

Село Товарково, откуда происходил мой отец, стояло на реке Угре (притоке Оки) среди дремучих лесов. До Москвы всего около двухсот километров, но дорог не было, вокруг тянулись дремучие леса, сосновые, еловые. И даже и в двадцатые годы прошлого века некоторые пожилые женщины, жившие в этой местности, удивлялись, когда им рассказывали о существовании других городов и стран. В этих глухих местах сохранялись древние говоры, мягкие, напевные. Например, слово "идти" произносилось как "иттить ".

В тридцатые годы в деревню впервые привезли кино, знаменитый  фильм "Чапаев". Натянули большое белое полотно, установили скамьи. В первый ряд с почетом усадили бабушек. Фильм начался с атаки конницы. При виде лошадей, несущихся с экрана, старушки повскакали с мест и в панике разбежались, на чем свет ругая киномеханика: "Да что ж ты делаешь, обормот, с лошадьми-то да на людей!" Но деревенская молодежь приняла фильм с восторгом. Мальчишки восхищались Чапаем, подражали ему.

Однако люди, жившие в отдаленных деревнях, вовсе не были дикими, темными и забитыми. Их отличала от нас, жителей больших городов, прежде всего взаимная поддержка. И еще острый ум, смекалка, бесстрашие, достоинство. Мастеровитость: на селе работало множество кустарей. Вручную, в избах шили сапоги, валяли валенки, мастерили лучшие в России прялки, выращивали... канареек (был и такой местный промысел). Много уникальных мастеров работало на бумажной фабрике Гончаровых. А какие ярмарки собирались в Полотняном! Чего только не продавали там! Прославилась эти места и народными бунтами. Гордый, непокорный люд нередко поднимался против жестоких условий работы на фабриках. Серьезные волнения происходили во времена Пугачева. Известно восстание против красного террора в годы гражданской войны, когда местные жители пытались захватить тюрьму и освободить заключенных. Массовые волнения долго не удавалось подавить даже хорошо обученным и вооруженным войскам. Из организованных, дисциплинированных, уравновешенных людей крестьянского происхождения выходили отличные солдаты, матросы и офицеры.

Нужно вспомнить и маршала-земляка. В годы революции наша дальняя родственница, подруга бабушки вышла замуж за крестьянского сына из беднейшей семьи, Георгия Жукова. В то время он служил унтер-офицером. Юная бабушка Иовна ездила на свадьбу подруги в село Стрелковку под Малоярославцем. Прошли годы, и земляк стал знаменитым полководцем. Жизнь есть жизнь - первая семья будущего маршала быстро распалась, и наши связи с Георгием Константиновичем прервались, но бабушка вспоминала о той давней свадьбе с доброй улыбкой.

3. Безотцовщина

 

Село Товарково Калужской области

в двадцатые годы прошлого века.

Слева дом другого моего прадеда -  Сергея Петровича Петрунина.

Сергей Петрович был человеком не бедным. Держал в селе Товарково перевоз через реку Угру. Имел свои лодки, плоты. Для большой семьи - а у него росло семеро детей - поставил на высоком берегу два сруба в один ряд, соединив их сенями под общей крышей. Но весной 1907 или 1908 года пришла беда - на реках начался невиданный паводок. Вода, несшая льдины, бушуя, сметала все на своем пути - дома, людей, лошадей, и даже бумажная фабрика в Полотняном Заводе была разрушена. Люди, попавшие в потоки ледяной воды, уцепившись за обломки, доски, кричали и звали на помощь. Однажды ночью Сергей Петрович сквозь сон услышал крики с реки, поднялся, спустился к берегу, сел в лодку, исчез в холодной мгле, - и больше его не видели.

 

Дом остался недостроенным, семья осиротела и обнищала. Вскоре в деревню пришел тиф. В один день из дома вынесли шесть гробов с покойниками. После эпидемии выжили мой юный дед Николай Сергеевич, его сестра и с ними двое малышей - сыновья его старшего брата, которые тоже остались без отца и матери.

Повзрослев, Николай окончил учительские курсы и стал работать в местной школе. После свадьбы молодой учитель решил показать пример односельчанам - вступить в в колхоз. Отвел корову и лошадь. Юная моя бабушка Клавдия Иовна не понимала, как без лошади и коровы управляться с хозяйством, чем кормить детей. Ведь у молодой жены на руках оказались племянники мужа, и один за другим рождались свои дети. Второй ее мальчик умер в младенчестве от какой-то болезни, третий, отец мой Женька - тоже едва не погиб: однажды, когда мать ушла зарабатывать свои трудодни, еще не научившийся ходить младший сынок выполз на широкую, заросшую травой деревенскую улицу. Мирно играл в траве, и вдруг подскочил разъяренный бык, подцепил младенца за рубашонку рогами и, мотая головой, перебросил через плетень. Таково было первое в жизни впечатление ребенка - злые глаза быка и собственный полет с приземлением в картофельную ботву. Но, к общей радости, Женька не пострадал.

Шло время, и разногласия между Николаем и Клавдией переросли во взаимную ненависть. После тяжелой ссоры оскорбленный муж уехал из села, оставив дом, жену, а с ней двух крошечных сыновей, дочку и двух племянников. Мой отец вспоминал, как в 1931 году, будучи совсем маленьким, провожал своего непутевого родителя на станцию на колхозной подводе. Все надеялись, что учитель, уезжая навсегда, заберет с собой хотя бы одного ребенка. Однако Николай Сергеевич вложил Женьке в ладошку двугривенный на прощание и тихо, молча сел в поезд. Умная лошадь сама повезла в деревню одинокого мальчишку, сжимавшего в руке монетку. Двугривенный Женька хранил много лет. Часто глядел на талисман, звал, ждал - но ни вестей, ни помощи от беглого отца не поступало.

4. Филиппок

 

Мой отец идет в школу. Осень 1934 года, село Товарково Калужской области. Здесь ему от пяти до семи лет - точный год его рождения неизвестен.

В школу осиротевший Женька попал раньше срока. Вместе с матерью отправились провожать на учебу старшего брата Льва, зашли в класс, и тут младший намертво вцепился в парту. Мама Женьки Иовна попыталась оторвать упрямое дитя силой, раздался рев, и учительница сказала ей: "Да оставьте вы его, Клавдия Иововна. Пусть сидит, ему скоро надоест ". Однако шли недели, а Женька все ходил и ходил в школу. Тогда Иовна справила сыну обнову, перешив свое старое пальто, приспособила чьи-то старые ботинки. В таком наряде счастливый ученик являлся на занятия.

Товарковская школа представляла собой большую комнату с печкой. Парты стояли в четыре ряда, в каждом ряду размещался один класс. Учительница, дав задание одному ряду, переходила к следующему, и так проводила урок сразу в четырех классах.

Кроме школы, открытой после революции, в Товаркове  с давних времен стояла церковь. Однажды зимой приехали из района люди в военной форме, схватили священника и увезли, забрали из церкви иконы и все ценное. Двери храма заколотили. Но пацаны, знавшие все потайные ходы и выходы, проникли внутрь. Из распахнутого окошка спускали на веревках на снег огромные, как чемоданы, церковные книги, грузили по одной на санки и отвозили домой. Спустя несколько дней уполномоченные вернулись в село: потребовали сдать религиозную литературу, а не послушавшихся обещали наказать. Жители отдали книги, и только один запасливый Женька свою добычу скрыл под застрехой. Иногда тайком забирался на чердак и перелистывал пыльные, пожелтевшие страницы спасенного тома, пытаясь разобрать древний шрифт.

Окончив начальную школу, Женька с братом перешли в семилетку, которая работала в восьми километрах от родной деревни, в поселке Полотняный Завод. Дорога в поселок шла лесом. Выходили затемно. Впереди идущие дети несли зажженные факелы, по обочинам в темноте светились огоньки - это голодные волки следили за детьми. В морозные зимы школьникам снимали углы в домах у местных жителей.

 

Учебу Женька любил, особенно нравился ему немецкий язык. И полученные в школе знания очень скоро пригодились ему на практике. Даже больше - они спасли ему жизнь.

5. Сорок первый

 

Мой отец с сестренкой и тетей перед домом в деревне Товарково. Фото предвоенного времени.

Перед войной деревня окрепла. В конце тридцатых даже у Иовны - нищей одинокой матери, день и ночь работавшей в колхозе, голодавшей с детьми, перебивавшейся собранными ребятишками грибами и пойманной ими же рыбой (а ловить ее дети умели неплохо, голод научит!), иногда получавшей как милость от соседки кружку молока для ребят - вдруг появился достаток в доме. Завели кур, овец, бычка. Пришел в дом отчим - освободившийся из соседнего лагеря "политический" ссыльный. Снова заскрипела детская люлька. Все вместе провели свет, перекрыли крышу. Казалось, жизнь начала налаживаться.

И вдруг все резко изменилось. Двадцать второго июня сорок первого года объявили войну. Старшие ушли на фронт. События развивались стремительно. Начались бомбежки. Фашистской авиации удалось поджечь расположенные недалеко от станции элеваторы. Люди, как могли, развозили по деревням остатки зерна; Женька, оставшийся в доме за хозяина, и пожилой сосед приспосабливали ручную мельницу.

 

Однажды холодной осенней ночью деревню разбудили выстрелы, взрывы, всполохи огней за дальним лесом. На рассвете, выглянув в окна, товарковцы вдруг заметили на улицах немецких солдат. Несколько конных с оружием спешились у колодца: подкарауливали кого-нибудь из деревенских, чтобы добыть ведро и напоить лошадей. Сельчане - а в селе находились одни старики, женщины и дети - заперлись в домах. Как назло, у Иовны и ведра, и бочки оказались пусты.  Мать боялась идти по воду, глядела в окошко и думала: случись что, с кем останутся дети?

 

...Двухлетняя сестренка вдруг заплакала, ей хотелось пить. Женька понял, что мать сейчас не выдержит и выскочит к колодцу - быть беде. Опережая события, сам отправился за водой. Выйдя навстречу солдатам, тут же был сбит с ног ударом в спину. Один немец вырвал у него из рук ведро, ценность военных лет, другой сдернул с плеча автомат... Женька поднялся, подошел к фашисту и, вспоминая уроки в школе, тихо и твердо произнес по-немецки: "Сейчас я расскажу твоему офицеру, что ты тут делаешь". Солдат замер.

 

Должно быть, в этой жалкой деревне среди дремучих лесов, в чужой, враждебной ему земле, странно было услышать спокойную речь на родном языке от незнакомого малолетки. Жутко, как если бы заговорила собака или птица. Не набрав воды, немец быстро отдал пустое ведро мальчишке, дал знак своим, все живо вскочили на лошадей и ускакали. К колодцу потянулись жители с ведрами и коромыслами.

6. В оккупации

 

На фото -  дом моего деда в селе Товарково. 1 июня 1941 года.

Оккупация продолжалась три с половиной месяца. Женька всей душой ненавидел захватчиков. Вслед за усталыми боевыми немецкими частями пришли холеные эсэсовцы - расстреливали,  угоняли в плен, отбирали вещи и продукты у колхозников. В Полотняном Заводе вырубили старый парк, уничтожили аллею вековых лип, помнившую еще Пушкина и Гоголя, разграбили замечательный усадебный дом со старинной лепниной, росписью, с обитыми шелком комнатами, где останавливались Екатерина Вторая, Кутузов, Пушкин. В другом старинном здании, где располагалась Женькина школа, устроили конюшню. Люди шептались о партизанах. В лесах действовал отряд под командованием директора бумажной фабрики. Партизаны подкарауливали немецкий транспорт на лесных дорогах, взрывали мосты, отбивали телеги с добром, которое оккупанты пытались вывезти в Германию. Отступая, фашисты подожгли усадьбу и поселок, взорвали плотину и фабрику. В Полотняном тогда сгорело около шестисот домов. Заполыхала и Женькина деревня. Иовна, в дыму едва успев подхватить детей, кинуть в сани какие-то пожитки, погоняя лошадь, бросилась в соседнее село к родне. Там ей и детям предстояло отныне жить.

Отец вспоминал, как в оккупацию в материнском доме поселились немецкие солдаты. Эти вели себя прилично. Помогали пилить дрова. Один из них, уже немолодой австриец, приноровился в долгие, темные зимние вечера вести с "Ойгеном" беседы - Женька неплохо говорил и понимал по-немецки. "У меня дома такой же хороший парень, как ты, Ойген. Только я его больше никогда не увижу. Потому что мы не уйдем отсюда живыми. Гитлер - свинья!" При наступлении советских войск, убегая в страшной суматохе, Ганс успел передать мальчишке свой велосипед. "Это тебе на память, прощай..."

Но гонять на немецком велосипеде Женьке не пришлось. Вскоре начался бой за деревню. Велосипед сгорел в огне вместе с нажитым годами имуществом, овцами, курами, древней книгой, спрятанной на чердаке, и только что отстроенным родным домом.

По освобожденным, но разоренным селам ездили наборщики. Находили подростков, оставшихся без крова, и предлагали записаться на Урал - в ремесленные училища, на заводы, где остро не хватало рабочих рук. Женьку не принимали по возрасту, но поскольку документы его сгорели, он прибавил себе год или два - и был принят в железнодорожное училище в городе Чусовом. Детство кончилось, началась взрослая жизнь.

 

7. Встреча на станции

 

На обороте написано рукой моего отца: "На память о дяде Яше, 3 января 1943 года, г.Чусовой".

Справка из архива "Мемориал":  Гусев Яков Иовович, 1913 года рождения, гвардии лейтенант, командир саперно-подрывного взвода парашютно-десантного батальона 5 Маневренной воздушно-десантной бригады, пропал без вести в марте 1943 года, похоронен в братской могиле у деревни Самбатово Поддорского района Новгородской области.


Рассказ моего отца.

 

"В январе сорок третьего мы, подростки, мальчишки из разоренных войной деревень, по набору ехали на Урал, в училище трудовых резервов.  Наш поезд пришел в Чусовой рано утром, было еще темно, сильный мороз, метель, хотелось спать. Мы стояли на платформе, ждали отправки дальше. Подошел встречный эшелон. Из вагона крикнули нам: "Ребят! Калужские есть?" - Я назвал свой район, село. - "Кто?! Яков, скорее!" - "Женька!..." Ко мне навстречу бросился мой дядя Яша, младший мамин брат, я увидел перед собой его родное лицо и сперва потерял дар речи... Оказалось, он возвращался на фронт из сибирского госпиталя, после ранения. Я успел сказать ему несколько слов о себе, о своих - и раздался гудок. Состав его тронулся. Дядя обнял меня на бегу, в руки мне вложил фотокарточку. Поезд исчез в темноте. Через два месяца в родные места пришла похоронка. И эта фотография - все, что осталось мне от дяди. Хорошо, что она у меня есть, а без нее казалось бы, что эта встреча мне только приснилась."
Фотографию отец хранил всю жизнь, а перед смертью передал мне.

8. Чужая сумка

 

На фото - Зоя Сергеевна, жена моего двоюродного деда со стороны матери, Николая Щербинина. 1945 год.

Пережив оккупацию и сожжение деревни, Женька оказался на Урале, в городе Чусовом, в железнодорожном училище номер три. Товарищи подобрались сложные. Некоторые из них, пойманные на городских улицах, успели хлебнуть беспризорной жизни. Войдя в класс, однокашники, отпихивая друг друга, наперегонки бросались к печке. За окном мороз под сорок, печурка в классе крохотная, и кто  успел занять теплое место, тот весь урок сидит в блаженстве. Мышкой проскальзывая между толкавшимися, Женька оказывался у печки первым. А кормежка в столовой? Хлеб, серый, кисловатый, испеченный пополам с отрубями, только успей схватить, если зазеваешься - останешься голодным.

 

Хотя голодными, страшно голодными ходили все без исключения, ибо скудной столовской еды никому не хватало. Женька и его товарищи собирали в лесу грибы и, сварив их, ложками жадно хлебали склизкое варево. Среди стоявших на путях составов  ребятам попался вагон с сероватой, в грязных глыбах, солью. Пацаны запрыгнули в вагон с мешком и выволокли огромный кусок соли. Соленые грибы показалась съедобнее.

 

Но наступила зима, и пришлось искать другой источник пропитания. Решение нашлось быстро. Женька, полезный в любых делах благодаря своей реакции и смекалке, категорически отказался участвовать. По его представлениям, заниматься воровством и грабежом означало рыть могилу и себе, и другим. В деревнях воров забивали насмерть.

Однажды вечером ребята ворвались в комнату с какой-то синей сумкой. Торжествуя, выкинули из сумки на стол мешочек с крупой, брусок хлеба, кусок масла в бумаге, и даже завернутую в серую тряпочку селедку (Женька давно позабыл ее запах и вкус). Порезали хлеб, каждый ломтик бережно смазали тонким слоем масла, очистили рыбу, сели есть. Пахло вкусно. Протянули и Женьке кусочек: "Эй, деревня! Угощайся. В следующий раз пойдешь с нами!" Голова у парня закружилась. Судорожно сглатывая, пытаясь справиться со своим кричащим от голода нутром, Женька отвернулся.

Спустя несколько недель соучастники проникли в товарный вагон на станции Чусовская и попались охранникам. Одного подростка пристрелили на месте, других отправили в лагерь для преступников. Знатоки подтвердят, что лагеря военных лет - почти верная смерть от голода.

Прошло время. После войны, когда отец учился в Москве, невеста познакомила его со своей теткой. Та и в пятьдесят была по-особому, как-то лучезарно красива, и к тому же необыкновенно добра и радушна. Беседуя за чашкой чая о жизни, Женька и Зоя Сергеевна быстро выяснили, что их пути пересекались на Урале. Тетя Зоя вместе со старенькой мамой-актрисой оказалась в эвакуации в Лысьве, потом в Чусовом. Зимой сорок второго, в жестокие морозы, в запряженной лошадью открытой повозке труппа переезжала со спектаклями из поселка в поселок. Пожилая актриса простыла в дороге и никак не могла вылечить воспаление легких. Какое там лечение: голодно, холодно в доме! Когда больной матери сделалось совсем худо, ее дочь, отстояв многочасовую очередь, получила по карточке масло, хлеб, на толкучке выменяла золотое кольцо на селедку. Еле сдерживаясь, чтобы не отщипнуть корочку от только что купленного, ароматного черного хлеба, Зоя торопилась с рынка домой. В безлюдном проулке на нее неожиданно набросились, толкнули в сугроб, и сумка вылетела из рук. Зоина мама умерла голодной, так и не отведав масла.

Помолчали. "Сумка была синяя в клетку?" - вдруг спросил Женька. "Да. А как же ты угадал?" - тетя Зоя удивленно взметнула на него свои темные, добрые, печальные глаза...

 

9. Старый мастер

 

Москва, 1948 год. Железнодорожное училище №3. Группа мастера производственного обучения Евгения Николаевича. Мастер на этой фотографии всего на пять лет старше своих учеников, но ему уже есть что вспомнить...

Тогда, пять лет назад, в сорок третьем году, Женька учился тоже в третьем железнодорожном училище, только не в Москве, а в городе Чусовом. Летом учащихся отправили на лесозаготовки. Ребята связывали бревна в пучки и сталкивали в воду. Затем плотогоны составляли из пучков бревен плоты и сплавляли их по реке Чусовой. Закончив работу, пацаны вместе со стареньким мастером должны были самостоятельно сплавиться по реке на плоту, чтобы вернуться в город.

Вначале шли хорошо и скоро, да горная река очень коварна, и справиться с управлением плотом, не имея опыта, совсем не просто. На одном из перекатов плот перевернулся. К счастью, всем удалось выбраться из воды на берег живыми, но запас продуктов и вещи ребят пошли ко дну. Места кругом безлюдные, лес на сотни километров. Что делать? Старый мастер повел группу на поиски дороги.

 

Шли несколько дней. Питались грибами, изжаренными на костре - костер удалось развести не сразу, пока мастер не нашел и не просушил лежавшие в кармане спички. Наконец ребята заметили впереди какое-то жилье. Бросились было навстречу, но старик успел их задержать. Отправился сам на разведку. Через некоторое время прибежал назад: "Уходим. Быстро".

"Помню, несемся мы по лесу из последних сил, - вспоминал отец. - В глазах мелькают грибы, мы топчем, сшибаем их на бегу, льет дождь." Наконец остановились. Мастер объяснил, что они набрели на лагерь. Заметив посторонних вблизи лагеря, охрана обязана была их задержать. В военное время это означало расстрел на месте без разбирательств.

Еще долго, несколько суток группа брела по горному лесу. Днем шли, светлыми холодными ночами дрожали, прижавшись друг к дружке, у костра. Наконец измученные ребята и пожилой мастер, чуть живые, набрели на дорогу, где их подобрала машина.

Всю оставшуюся жизнь отец терпеть не мог грибы: собирал, помогал их готовить, но есть отказывался.

10. Трудовой фронт

 

На фото: 1945 год, студенты Люблинского железнодорожного техникума.

Трудовые резервы военных лет...  ребята, впервые пришедшие на работу и с ходу выполнявшие двойную и тройную норму, зачастую на довольно сложных работах, где еще освоиться нужно. И это все одолевали мальчишки военного времени.

Отец вспоминал, как в свои 14 лет работал помощником машиниста электровоза. В сорок первом многих машинистов призвали на фронт; кадров катастрофически не хватало.  Машинистами становились женщины, в помощники им шли дети, подростки. Вскоре ошибка с призывом железнодорожников стала очевидной: большинство военных грузов, технику, вооружение, боеприпасы перевозили на поездах, и от работы железных дорог во многом зависел исход войны. С апреля сорок третьего всех служащих железных дорог объявили мобилизованными. У них появились воинские звания, как у военных: например, лейтенант тяги.

Участок, где находилась станция Чусовская, был открыт для движения в 1874 году. Одна из первых горных железных дорог в России, инженерное достижение того времени, Пермская дорога отличалась сложными и тяжелыми условиями: много подъемов, крутых поворотов, мостов, тоннелей.

Поскольку паровозы не справлялись с нагрузкой, дорогу электрифицировали. Это случилось перед войной. В годы войны пользовались электровозами ВЛ-22 выпуска московского завода «Динамо». В годы войны приходилось формировать очень тяжелые грузовые составы, часто двойного веса, потому что на платформах, как правило, перевозили на фронт танки из Челябинска и Тагила. Нередко сцепляли вместе два электровоза, а третий использовали в качестве толкача, чтобы осилить путь. Люди и техника работали на износ. Бригады и электровозы часто не удавалось вовремя заменить, при этом техника выходила из строя, но люди  выдерживали перегрузки. С огромным напряжением трудились машинисты, ремонтники, работники дорожных служб. И днем, и ночью, и в жару, и в 40-градусный мороз.

 

"Поезд идет вперед, через горный лес, места красивейшие - как в сказке, мелькают заснеженные деревья. Но нам не до сказки, надо смотреть в оба. Моя задача - следить за хвостовым вагоном на поворотах - прошли ли нормально, виден ли сигнальный огонь; а повороты идут один за другим, и состав очень длинный; нужно общаться и следить за  машинистом, чтобы не уснул за штурвалом, и самое главное, надо самому не уснуть и не упасть от усталости. Очень хочется спать, особенно в предутренние часы. Падаем с ног, но смены нет и нет, идем строго по расписанию. И вот, наконец - станция, где живет машинист. Дома его уже ждут. Стоянка всего несколько минут, но он должен успеть за обедом. Пока состав ждет на разъезде зеленого света, машинист выскакивает из кабины электровоза и бежит вперед по ходу состава. Проходят минуты, дают зеленый, я трогаю с места и веду состав на самой низкой скорости, потом торможу, и мой командир вскакивает на подножку с горячей едой в деревянном чемоданчике - для себя и для меня."

На Урале Женька пробыл два года. Его работа и жизнь были настолько тяжелы, что никаких фотографий и документов от тех времен не осталось. Кроме единственной грамоты на очень хорошей, плотной бумаге. И годы спустя, чтобы собрать свидетельства для оформления пенсии и получить медаль труженика тыла, отцу пришлось обращаться в архивы.

В сорок четвертом Евгений приезжал в родное село в отпуск. Об этом приезде сохранилась любопытная история, связанная с коровой военного времени. 

 

11. О корове

 

На фото: вверху справа, в пиджаке и кепке - мой отец, с ним - моя бабушка Клавдия Иововна, старший брат отца Лев,  муж сестры бабушки - Петр Дмитриевич Червяков. На обороте надпись - 1944 год.

Давно уже их всех нет на свете, а в душе все жива рассказанная отцом история, похожая на сказку...

У моей бабушки Клавдии Иовны была младшая сестра Зиночка, в отличие от старшей сестры счастливая в замужестве. Симпатичная круглолицая Зина вышла замуж за Петра Дмитриевича, поселились они в поселке Мысово под Москвой, на первом этаже старого двухэтажного дома с замечательными резными ставнями. У них родился сын. Дядя Петя работал в местном совхозе, спустя годы сделался там начальником - не то замдиректора, не то главбухом. Совхоз занимался выращиванием яблок и разведением саженцев яблонь. Дядя и тетя очень сердечно относились к племянникам, рано оставшимся без отца, нередко увозили их к себе в Мысово погостить, и сами приезжали в деревню помочь Иовне, одинокой матери. Перед войной дядя серьезно заболел, поэтому на фронт он не попал, а в войну, когда с питанием стало плохо, болезнь совсем одолела ослабленного человека. Ему рекомендовали полечиться молоком. Да где же было взять молоко в сорок четвертом году, когда и хлеба-то не было?

Иовна, тем не менее, решила действовать. Несмотря на всеобщий голод, где-то в дальнем селе, после долгих походов по домам и поисков, ей удалось разыскать и выкупить у хозяев тощую, но настоящую живую корову. В те годы корова казалась чудом, люди давно позабыли их внешний вид и вкус молока. Но как переправить крупный рогатый подарок за 200 километров? Поезда брали штурмом, о перевозке коров речи не было.

 

В те дни сыновья Иовны Лев и Женя случайно оказались дома. Оба приехали ненадолго¸ один с места службы, кажется после ранения, а другой - с Урала. Все вместе собрались в дорогу и пошли с коровой пешком в Москву. По пути останавливались на ночевку в селах у знакомых и незнакомых добрых людей, и так через несколько дней добрались с коровой до столицы. Повели животное по городским улицам. Народ выглядывал из окон, показывал необыкновенную четверку детям. Все складывалось удачно, скотина шла спокойно, но дойдя до улицы Горького, или Тверской-Ямской, на главной, самой оживленной, парадной московской улице путники вдруг обнаружили, что перебраться на другую сторону им невозможно - мчится поток машин, переходы везде только подземные. Буренка, едва ее повели вниз по ступенькам, жалобно мыча, метнулась назад. Как быть? Иовна решила подойти к регулировщику. Выслушав женщину, постовой, взмахнув жезлом, перекрыл движение автомобилей, и, сопровождаемые улыбками, Иовна, Лев и Женька медленно прошествовали с коровой через улицу.

К вечеру они оказались у дяди, который был поражен и обрадован живому подарку. Коровье молоко помогло больному, здоровье его поправилось, и он прожил еще много лет, на радость близким.

12. Время надежд

 

Москва, лето сорок четвертого. После недолгой встречи с родными Женька возвратился на Урал, продолжать службу на железной дороге. Училище Женька окончил еще весной, получил специальность помощника машиниста. Но ему хотелось учиться дальше.

 

И вот снова Пермь (Молотов). Поезд из Москвы опоздал, поезд в Чусовскую ушел. Предстояло несколько часов ожидания. Женька направился в местное управление трудовых резервов, отыскал кабинет начальника. Начиналось утро. Заведующий, спеша на работу, вдруг заметил у своей двери незнакомого парня в рабочем пиджачке и кепке. Пригласил побеседовать. Выслушал внимательно. Посоветовал поступать в техникум, обещал помочь оформить разрешение. Так в Женькиной судьбе случился очередной поворот. 

 

Подмосковный Люблинский железнодорожный техникум отличался серьезным характером и строгими порядками. Руководил учебным заведением подполковник тяги Бригиневич (на фото он в погонах, третий слева в нижнем ряду). Женька быстро подружился со своими сокурсниками, людьми взрослыми, не избалованными жизнью. Техникум в Люблино был создан еще в тридцатые годы. Вначале он выпускал машинистов и ремонтников для паровозов, затем перешел на электровозные специальности. Кроме учебы, в техникуме немало времени отводилось практике в цехе: студенты делали тиски для мастерских. Большое, суровое и простое многоэтажное здание ЛЖТ на Люблинской улице и сегодня стоит и служит по назначению: в этих стенах работает колледж железнодорожного транспорта.

 

При поступлении Женька записался в группу, готовившую мастеров производственного обучения - проявилась унаследованная от отца педагогическая жилка. Женька очень надеялся, что отец жив, мечтал разыскать его, поговорить с ним по душам, попытаться понять, почему тот оставил семью. 

 

 

В редкие, свободные от учебы часы Женька ездил в Москву. Его влек к себе огромный город, поражало и радовало в нем все, а особенно Московский уни­верситет, который в те годы работал на Моховой улице, напротив Кремля. Неподалеку Женька обна­ружил библиотеку и решил самостоятельно подго­товиться к экзаменам в университет. В Люблино  он нашел курсы немецкого языка, на которые начал ходить по вечерам, чтобы выдержать приемный эк­замен по иностранному языку. Кто-то подсказал ему поступить и в вечернюю школу, которая в те годы носила название школы рабочей молодежи.

 

 

Время было тяжелое, голодное, почти каждый потерял близких, родных. Но, кроме большой бе­леной печи в общежитии и аккордеона, ребят согревали надежды и светлые цели. 

 

 

Студенты выбрали Евгения комсоргом группы.  Комсомольская организация загрузила разнообразными поручениями: избирательная комиссия, работа в общежитии, проведение спортивных мероприятий. Время его уплотнилось, рассчитанное до последней минуты.

 

Но в этой напряженной, полной труда и горя жизни оставалось место игре, шутке, улыбке. Из папиных рассказов о техникуме осталась в моей памяти одна забавная история. 

13. Бойцовский характер

 

Конец сороковых, Люблинский железнодорожный техникум. Спорт помогал воспитывать у молодежи бойцовский характер. Но иногда дело доходило до курьезов.

 

Рассказ отца.

Однажды, когда я учился в техникуме, меня вызвал ответственный за спорт. "Комсомольское поручение. Завтра у нас командный турнир по шахматам. Ты заменишь заболевшего товарища." - "Но я не умею играть в шахматы!" - Комсомольский лидер задумался. ..."А давай-ка мы тебя выставим против гроссмейстера? Он все равно любого обыграет. Очки для команды потерянные. Не переживай, ваша партия продлится от силы минут пятнадцать." - "Да как же я стану с ним играть?!" -  Руководитель вручил мне учебник: "У тебя впереди ночь, почитаешь, ознакомишься с правилами. Давай-давай, не робей, выручай коллектив! Прояви бойцовский характер!"

Делать нечего, я отправился в общежитие изучать по книге правила игры в шахматы. Запомнил внешний вид и названия фигур, их ходы, разучил несколько простейших комбинаций. Уснул поздней ночью.

На следующее утро игроки уселись за столы. Именитый соперник явно был предупрежден о моем уровне. На доску он почти не смотрел, хмуро, машинально и быстро передвигал фигуры. Я задумывался над каждым ходом, мучительно вспоминая прочитанное в учебнике и боясь перепутать ферзя с королем. Через минуту или чуть меньше - мне это время показалось вечностью - гроссмейстер вдруг резко поднялся и протянул мне руку. Я удивленно пожал ее, он молча вышел. Вокруг нашего стола собрались и загудели зрители.

Оказалось, я победил! Разыграв "детский мат", о котором мастер, вероятно, давно позабыл за сложными, хитроумными комбинациями на своих тяжелых турнирах...

14. Категорический императив Канта.

Старший брат моего отца Лев, двадцать пятого года рождения, был призван на фронт в сорок третьем. Служил в артиллерии, дошел до Германии. Родным рассказывал, что в конце войны молодежь берегли и в самое пекло не посылали. Однако в боях участвовал в составе расчета, был ранен, побывал в госпитале. В мае сорок пятого наши войска стремительно оттесняли врага на запад и, окончательно уничтожив подразделения Вермахта, километров пятьдесят по ошибке наступали и на союзников, так же бежавших от нашего огня. Юморист Левушка шутил, что успел повоевать и с англичанами.

А после войны Лев оказался в Восточной Пруссии. Там прослужил еще долго. Летом сорок шестого Евгений поехал навестить брата. Встретились, обнялись, поговорили. Лев отправился на службу, Женька принялся изучать окрестности.

 

Немецкая территория... Опустевший город предстал перед ним в руинах. В Кенигсберге не оказалось ни

одного целого дома. Евгений подошел к развалинам кафедрального собора, выгоревшего полностью при

штурме. С удивлением заметил перед собой могилу Иммануила Канта. Надгробие не пострадало. Путник остановился, огляделся вокруг, задумался. Где-то за морем угасал закат, на небе загорались первые звезды. Кругом стояла тишина. "Две вещи поражают меня в мире, - говорил Кант, - звездное небо над нами и моральный закон внутри нас".

Великий мыслитель происходил из семьи бедного ремесленника. В юности, как и Женька, испытал голод и немалые лишения. Но все-таки смог преодолеть трудности на своем пути и, работая учителем, дорос до знаменитого профессора университета, властителя умов, чье философское учение легло в основу цивилизации, оказалось признанным как в Европе, так и в Азии. "Послушай, Лев, - говорил Женька брату поздно вечером, - как звучит категорический императив Канта. ...Поступай так, чтобы ты всегда относился к человечеству - и в своем лице, и в лице всякого другого - как к цели. И никогда не относился бы к нему только как к средству". - "Императив, говоришь? Что такое императив?" - "Повелительное наклонение глагола. Или, проще говоря, приказ, который нельзя нарушить." - Брат покачал головой. "Эх, знаем мы их приказы и цели!" - "Вот я и думаю. Как же могло случиться, что самая организованная в мире нация, которая создала науку, технику, культуру и проповедовала такое учение, вдруг взяла и породила фашизм? Кем же был Гитлер? Как он смог овладеть Германией? Почему произошла эта страшная трагедия нашего века?" - "Ого, братишка, серьезные вопросы задаешь. Давай-ка разбирайся в них. Учись на историка. А может, политиком станешь. Защитишь человечество от войн?" Женька улыбнулся. "Ну а я занят презренной прозой. Тебе, ученому, колбаски достал". Оба засмеялись. Лев выложил на стол несколько батонов ароматной копченой колбасы.

На следующее утро, попрощавшись с братом, Женька повез драгоценные батоны в деревню. Когда же настало время возвращаться из родных мест в Москву, в техникум, то, придя на станцию Тихонова Пустынь, он обнаружил, что все составы идут мимо переполненными и втиснуться в тамбур невозможно. Но что за трудности в семнадцать лет! Недолго думая, парень вскочил на порожнюю платформу затормозившего товарняка. Усевшись на деревянный чемоданчик, с ветерком помчался мимо лесов, полей, полустанков. Смотрители и стрелочники яростно грозили кулаками нахалу, но поезд грохотал по рельсам без остановок до самой Москвы. При подходе к Сортировочной машинист затормозил, и безбилетный пассажир, посмеиваясь, шустро прыгнул под откос, не дожидаясь спешившей к нему охраны.

Через два года, после упорной подготовки, Евгений поступил на исторический факультет Московского университета.

15. В Москву! В Москву!

Москва, Курский вокзал, 1947 год - год празднования 800-летия Москвы. Здание вокзала было уничтожено в брежневские времена, на его месте сейчас стеклянная коробка. Старую Москву никогда не щадили.

На переднем плане человек с сумкой. Его имя мне не известно. Но видимо, отец хранил это фото не случайно. В те же годы и сам он прибыл в столицу с небольшим деревянным чемоданчиком. Внутри лежали сшитая мамой запасная рубашка, серый кусочек мыла и деревянная ложка, полученная от родителей на всю жизнь. О том, что черпать этой ложкой, предстояло думать самостоятельно.

В голодной послевоенной деревне у Женьки осталась мать с двумя девочками. Отчим не вернулся с войны. Старший брат служил в чужом краю. Дом предстояло отстраивать после пожара. Мать, с подорванным здоровьем, день и ночь трудилась в колхозе.

Женька, поразмыслив, подал документы не на дневное, а на заочное отделение университета. Годом раньше, после окончания техникума, выпускника назначили мастером производственного обучения в одно из московских железнодорожных училищ. Оставили жить в общежитии техникума, но только с условием, что будет работать не только мастером в училище, но и учителем в школах подмосковного Люблино. Учителей не хватало. Поэтому недавний студент начал преподавать историю и немецкий язык и в вечерней, и дневной школах. Обе школы были подведомственны Московско-Курской железной дороге, которой принадлежало и общежитие - барак с печками и чистыми, уютными комнатками в ряд.

Со старых фотографий глядят его друзья по общежитию, о которых ничего не известно. 

Надпись на обороте: "Лучшему другу по учебе Евгению П. от Дмитрия Д. на долгую добрую память.

Люблино, 1945 год".

Надпись на обороте: "На память Евгению от товарища по техникуму Сотова Василия. Люблино, 1947 год".

Глядя на фотографии, начинаешь понимать, что в те годы Москва вбирала в себя лучших людей России. Она, как родная мать, принимала, кормила, растила и воспитывала и родных, и приемных своих сыновей. 

Итак, Евгений трудился в трех местах, и ухитрялся при этом заниматься по сложной университетской программе. Так пролетел 1948-49 учебный год, и казалось, что жизнь улеглась в свое русло. Однако судьба устроила своему избраннику очередной вираж.

16. Солнце русской поэзии. 

Июнь 1949 года. Пушкинский юбилей. В выходной Женька с приятелями отправились в Москву на митинг. На городских площадях выступали известные писатели, артисты, ученые, кругом звучала музыка, стихи. Потом друзья долго бродили по московским улочкам и переулкам, где, казалось, еще слышны легкие шаги поэта. Настроение было чудесным. Отцветала сирень во дворах, и верилось в будущее. "Обязательно поступай в институт, хотя бы на заочное," - советовал Женька однокашнику. - "Нет, знаешь. В хороший институт не пройду, а в какой попало не хочется..." - Женька нахмурился: "В любой институт можно поступить, если поставить цель." - "Ага! Ловлю тебя на слове!" - "Как?" - "Докажи делом. Например, вот тебе - бери штурмом!" Друг указал на афишу, гласившую: "Московский государственный Институт международных отношений объявляет прием...". Женька остановился, изучая объявление. Ребята за его спиной, затаив дыхание, ждали. Недавно созданный институт считался элитным и недоступным для простых смертных. - "Ну что ж, завтра я подам документы". Приятели ударили по рукам.

На следующий день друг потащил Женьку в бело-синий особняк в стиле модерн на Остоженке (тогда Метростроевской улице). Оказавшись в толпе парадно одетых молодых людей, невозмутимый претендент  извлек из кармана своего единственного, много раз заштопанного рабочего пиджачка аккуратно сложенный аттестат отличника, полученный им в вечерней школе, и написал заявление. "Ха, историко-международный, - фыркнул Женькин оппонент, - туда легко поступить. Ты подавай на правовой!" - Евгений вздохнул. Конкурс на правовой факультет был непреодолим. Но делать нечего - спор есть спор. Заявление пришлось переписать. Специальность называлась "Международное право".

Затем Евгений отправился на юбилейную пушкинскую выставку, в старинную усадьбу в стиле ампир, со стенами, окрашенными в солнечный желтый цвет, и белой колоннадой у входа. У Женьки имелось нечто общее с великим поэтом: это была любимая липовая аллея в Полотняном Заводе. И еще, в Женькином родном селе сохранились следы летней дачи Гончаровых, предков Натальи Николаевны. "Эх, кабы Заводы были мои, так меня бы в Петербург не заманили и московским калачом", - с грустью говаривал Александр Сергеевич своей юной супруге. Только Заводы принадлежали не ему, а дедушке Натальи Николаевны, известному моту и гуляке, растратившему впустую миллионное наследство предков, но не нашедшему ни рубля на свадьбу обожаемой им внучки. После смерти непутевого дедушки обремененные долгами усадьба и завод перешли по наследству к старшему брату Натальи Николаевны. Четверых крошечных детей Пушкина, осиротевших в результате трагической дуэли, привезли из Петербурга в Полотняный Завод. Здесь прошло их детство, всего на восемь десятков лет - жизнь одного поколения - опередив Женькины, такие же сиротские годы... На пыльном чердаке Женькиной школы когда-то хранились пушкинские рукописи. И на выставке, старательно записывая в блокнот новую для него информацию, Евгений ушел в родной ему пушкинский мир.

И вот настал день экзамена. Темой сочинения, как и ожидалось, был Пушкин. Женька достал старенькую перьевую ручку, взял бумагу, устроился поудобней на скамье в залитой утренним светом аудитории и через пару минут вдохновенно излагал на бумаге свои мысли об ушедшей эпохе, как будто сам Александр Сергеевич присел рядом за парту и начал диктовать текст. Просьба сдавать работы вернула его к действительности.

Спустя несколько дней на собеседовании он рассказывал про уральские морозы, про вождение тяжелых грузовых составов с танками через перевалы и тоннели. Его слушали, не перебивая, внимательно. Волноваться  было незачем - шансов он практически не имел, и, прекрасно понимая это, вдруг представил себя избранником судьбы, дипломатом где-нибудь в Берлине или Париже. Ему сделалось смешно,  и страх перед строгой комиссией улетучился. В следующие недели он старался не вспоминать о своей авантюре, пока однажды товарищ не ворвался в комнату: "Я видел тебя в списках принятых!"

Посчитав это за шутку или ошибку, Евгений поехал в Москву. Был вечер жаркого июльского дня. Под подошвами изношенных сандалий горел раскаленный асфальт. Конечно, в списках его не окажется. Зачем же друг пошутил так жестоко?..

Но со стены институтского коридора ему в утешение подмигнул Пушкин, великий земляк, наше солнце, которое светит для всех без различия рангов и сословий....

"Адрес общежития в Сокольниках, - секретарь приемной комиссии протянул ему бумагу. - Заселение с 28 августа".

17. Школа рабочей молодёжи. 

Поступив в институт, Евгений должен быть принять трудные решения. Как выпускник техникума он был обязан отработать несколько лет по специальности, мастером железнодорожного училища. "Отпускаем не мы, а министерство," - объяснил Евгению директор училища. Замминистра трудовых резервов прочитал заявление мастера с недоумением. "Прошу освободить.... в связи с поступлением в МГИМО?... Молодой человек! Я вам дам рекомендацию в наш хороший отраслевой вуз. А сюда, - и он еще раз удивленно взглянул в заявление и покачал головой, - сюда вы никогда не поступите. Поверьте моим словам". - "Но я уже поступил..." - Удивленный начальник, поднявшись, пожал ему руку. "Тогда от души поздравляю!" И документы были подписаны.

После раздумий Евгений решил ничего не сообщать в университете о своей учебе в МГИМО и продолжать сдавать работы и экзамены на заочном отделении истфака МГУ. Историю считал своим призванием. Вечернюю школу со скромным учительским заработком, часть которого он высылал в деревню, он тоже оставить не мог.

Несколько слов о вечерних школах. В те времена они носили название "Школы рабочей молодежи". Учили там по программам старших классов средних школ. Ходили в эти школы работающие люди разного возраста, те, кто тянулся к знаниям, но не смог их получить в детстве. В отличие от более поздних, брежневских времен, в послевоенные вечерние школы шли не по указанию начальства, а по зову души. От стыда за свою неграмотность, от страха перед тяжелым беспросветным трудом, ждавшим человека без образования, и просто из тяги к знаниям.
В те времена мамы люблинских мальчишек пугали сыновей: "Не станешь учиться - пойдешь на "Клейтук". "Клейтук" - открытый перед войной местный химический завод с очень тяжелыми условиями труда, производство клея.
Но учеников Евгения, людей взрослых, таким методом подбадривать не приходилось, они сами стремились учиться. Работалось с ними легко.

Директором школы рабочей молодежи был Федор Минаевич Кобзев. В годы учебы Евгения в техникуме Кобзев работал секретарем комитета комсомола. Они много общались, Кобзев рекомендовал Евгения в партию, давал ему читать свои книги, опекал, советовал. Отец иногда вспоминал, что у его старшего товарища жила немецкая овчарка, редкость для тех лет, гордость хозяина. Женька, любивший больших собак, но плохо знавший их повадки, однажды угодил из-за этого в комическую ситуацию.

18. Овчарка.

В одной из крохотных комнаток общежития проживали Кобзев и его большая немецкая овчарка. В деревне, где вырос Евгений, собак не держали. Тем сильней было его изумление перед грозным зверем, так послушно и ласково склонявшим перед ним голову. Овчарка отвечала ему взаимностью - собаки мудры и хорошо чувствуют людей....
Однажды Евгений заглянул на минутку в комнатенку к Кобзеву, чтобы вернуть прочитанную книгу. Постучал, услышал за дверью поскуливание. Толкнул дверь, та оказалось не заперта. Навстречу ему бросилась собака, виляя хвостом. Казалось, Кобзев на минутку вышел. Евгений положил книгу на стол, погладил свою любимицу. Собака ласкалась. Вдоволь пообщавшись с овчаркой, посетитель задумчиво произнес: "Что-то не идет твой хозяин? Ну, пойду я, пожалуй. А ты прощай, передавай ему привет." С этими словами он потянулся к дверной ручке и... отскочил. Оскаленная пасть, вздыбленная шерсть - собака преградила путь к выходу. "Да что с тобой..." - Женька в растерянности опустился на стул. Через минуту псина снова сидела у ног. Пленник погладил ее и опять попытался встать, ответом ему было предупреждающее рычание. После нескольких попыток уйти Евгений сдался: "Что же, ты права, дорогая: дружба дружбой - а служба службой!" И немедленно заснул на стуле, так как давно страдал от недосыпания.
Кобзев, вернувшись поздно вечером в свою комнату, с изумлением увидел спящего на стуле Женьку и рядом с ним свою овчарку, сторожившую десятый сон случайного гостя.

 

19. О воспитании нового человека. 

Пионеры, комсомольцы, коммунисты... Третьей задачей построения социализма (помните первые две? - индустриализация, коллективизация сельского хозяйства) было воспитание нового человека. Но на деле, как и во все времена, в жизни уживались рядом низость и благородство, искренняя вера и жестокий цинизм, беззаветная жертвенность одних и мелочный, подлый расчет других.
На рубеже сороковых и пятидесятых годов мой отец, студент, подрабатывал учителем, преподавал немецкий язык в люблинской школе №6. Вспоминал, как однажды одна из учительниц - немолодая, добрая и бесхитростная женщина - вдруг не пришла на первый урок. Коллегам пришлось заменить ее. Прозвенел звонок на перемену, и опоздавшая, тяжело дыша, вбежала в учительскую. На вопросительные взгляды коллег стала оправдываться: "Не успела на поезд из Москвы. В Москве провожала дочку в Саратов, к мужу в гарнизон. Забегались с ней у вокзала по магазинам - колбаски, сырку, масла..." Коллеги молча слушали.  "Там же, в Саратове, ничего нет..." - вырвалось вдруг у нее. При последних словах учителя замерли в ужасе.
В тот же день, вечером опоздавшую арестовали! Был суд, приговорили к 10 годам лагерей за антисоветскую пропаганду. Вся школа шепталась, называя имя стукача. Это был один из учителей.

Прошло несколько лет. Умер Сталин, в стране объявили амнистию политзаключенных. Первого сентября 1953 года пожилая учительница снова пришла в школу, похудевшая, больная, измученная, навсегда искалеченная в тюрьме. При общей тишине подошла к доносчику, плюнула ему в лицо....

А что стало потом с доносчиком? Да ничего. Некоторое время работал, потом пришлось уволиться. Но скорей всего, так и не осознал своей вины.

20. Тот самый МГИМО. 

Поступив в МГИМО, отец продолжал работать учителем в вечерней школе. После окончания занятий в институте он спешил на поезд и ехал в Люблино на работу. Возвращался в институтское общежитие за полночь. В выходные дни занимался в библиотеках, выполняя задания и для университетской программы. Наверное, потому рассказов о веселых студенческих годах мы от него почти не слышали. 

Конечно, состав студентов в МГИМО был особым, хотя попадались и люди, поступившие в институт без рекомендаций, поскольку существовала установка - принимать больше студентов из провинции, с заводов, из армии - с жизненным опытом. Негласно считалось, что дети элиты должны знать жизнь и общаться с представителями народа. Хотя такие представители вынуждены были совмещать учебу с работой и нередко отсеивались за неуспеваемость.

Особое внимание уделялось, конечно же, иностранным языкам. После окончания института отец свободно владел немецким, знал английский и французский. Выпускникам выдали, дополнительно к званию юриста-международника, дипломы военных переводчиков. Курс военного перевода был серьезным, прорабатывались такие вопросы, как допрос пленных, военная техника и т.п. Страна готовилась к следующей войне.

 

В группе и на курсе, где учился Евгений, было немало студентов с известными фамилиями. Некоторые из ребят поселились в общежитии, хотя могли остаться жить у родственников. Условия в общежитии были обычными: комнаты на несколько человек, кровати с пружинными сетками. Евгений задвинул под кровать деревянный чемоданчик, туда же складывал стопками книги, которые покупал в соседнем "Букинисте" - раритеты стоили копейки, и он периодически жертвовал ради них своим скудным столовским обедом. Один из его соседей, сын именитых родителей, привез из дома пуховую перину. Товарищи посмеивались. Но, узнав, что парень серьезно болеет, смеяться перестали. Коллектив был гуманный и доброжелательный. Разницу между выходцами из элиты и  остальными не демонстрировали.    

Евгению, сельскому жителю, пришлось осваивать городские обычаи. Зачастую он не знал, как положено себя вести. Например, придя в гости, мог удивить чопорных хозяев, с невинной улыбкой вручив им купленные в лавочке развесные конфеты в бумажном кулечке.  Ему самому это казалось подходящим подарком - о существовании конфет в коробках он не догадывался. Однако вскоре освоился и стал держаться просто и естественно.

 

Из знаменитостей того времени он однажды упомянул Светлану Сталину, учившуюся в МГУ в одно время с ним. Дочь великого вождя занималась дома. Но во время сессии можно было увидеть, как серьезная, скромно одетая девушка выходит из черного автомобиля в сопровождении охранника и молча следует по коридору в деканат, чтобы сдать экзамен преподавателям с глазу на глаз. "Мы ей сочувствовали. Полная изоляция, разве это жизнь", - вздохнул отец.

 

В МГИМО работали лучшие ученые и педагоги эпохи. Запомнился восторженный отзыв отца об академике Тарле, читавшем на ку